Найди меня - Ксения Руднева

Наощупь я добралась до тонкой металлической лестницы. Под руку попадались разной пузатости стеклянные банки, и некстати пришла мысль, что больше ни одной здесь не прибавится. Я хлюпнула носом – Тамару, не смотря ни на что, было жаль, кое-как вскарабкалась наверх и, прильнув всем телом к лестнице, здоровой рукой принялась дергать люк. Не вышло, чего и следовало ожидать. Но проверить было нужно.

Спускаться оказалось чуть легче. Я нашла место, на котором сидела до этого, и вновь уселась. Холод, что пробрался до самых костей, изматывал, пальцы начали плохо слушаться, а в животе засосало от голода. Уже в полубреду я вспоминала о ватрушке, оставшейся в рюкзаке, и грезила о чашке кофе «три в одном». Медленно я легла на бок так, чтобы больная рука осталась сверху, свернулась в клубок и, стуча зубами, принялась фантазировать о горячей ванне и горе пирожков.

Кажется, я провалилась в сон. Сказывался ранний подъем и общая усталость, стресс и боль в руке. Мой полусон-полудрема сопровождался столь яркими сновидениями, что я не совсем осознавала, где я. Скорее, это было похоже на бред человека, находящегося в агонии. То мне виделось, как подоспевшие спасатели вытаскивают меня из этого погреба и укутывают в теплый плед, то уже через секунду я оставалась здесь на веки. Мне виделся Краснов, поднявший крышку люка, но из-за темноты так и не разглядевший меня среди чужих заготовок. И вот люк опять закрывается, отнимая единственный шанс на спасение, а из моего горла вместо звонкого крика о помощи исторгается только слабый, болезненный хрип.

И насколько бы плохо мне ни было в этой мучительной дреме, когда и она ушла, стало еще хуже. Все же там были хоть какие-то отголоски света и люди. После я снова осталась один на один с темнотой, холодом и безысходностью. Голод никуда не ушел. Я попробовала по одной снимать тяжелые банки с полок, но жестяные крышки не собирались поддаваться, а в озябших пальцах не осталось силы. Если бы могла смеяться, обязательно бы вспомнила шутку про консервную банку и отсутствие ножа. Стеклянную, правда, можно разбить, но много ли толку от лужи варенья вперемешку с осколками?

Небольшая идея пришла внезапно. Я все же скинула на пол одну банку, и когда та рассыпалась, осторожно принялась водить здоровой рукой возле пола, пока не нащупала приличных размеров осколок. Взяла его двумя пальцами и запихнула в карман. Жгучая боль в указательном пальце подсказала, что без пореза все же не обошлось. За неимением ничего лучше я сунула палец в рот. Чтобы согреться и размять мышцы принялась ходить из стороны в сторону, хотя в условиях тесного погреба это громко сказано. Два маленьких шага вперед, разворот, и снова два шага. И так, пока усталость не заставила снова усесться на холодный бетонный пол. Кажется, я досчитала до трех тысяч. Безумство.

Когда я смогла устать настолько, что была готова вновь отправиться в сюрреализм собственного подсознания, раздался тихий скрип. Первым делом я подумала, что мне показалось. Игры фантазии, начавшиеся чуть раньше, чем я уснула, но нет – повторный скрип раздался спустя несколько мгновений. Я подобралась, на всякий случай сунула руку в карман со стеклом.

Через несколько мучительно-напряженных секунд с резким, тонким скрипом, оглушившим меня и заставившим сердце заколотиться в удвоенном темпе, крышка погреба открылась. Тусклый, едва рассеявший темноту моего склепа свет подсказал, что на дворе уже ночь.

– Не сдохла там еще? – равнодушно поинтересовался Плетнев, его голова маячила в квадратном отверстии прохода. Из-за недостатка освещения я могла различать лишь один силуэт.

– А ты? – в тон ему прохрипела я.

– Трепыхашься еще? – хмыкнул тот. – Ну-ну, молодец. Вылезай давай, – приказал он.

И вот странное ощущение, внизу я почувствовала себя защищенней, а потому не спешила карабкаться наверх.

– Не насиделась еще?

– Мне и тут неплохо, – с вызовом заявила я и сделала шаг назад. Хотя не могу припомнить, чтобы чувствовала себя хуже, чем в эти часы, проведенные под землей.

– Сама напросилась, – равнодушно бросил Плетнев и принялся спускаться по лестнице.

Я заорала. То ли для того чтобы привлечь внимание соседей, то ли – чтобы приободрить себя. Попутно вытащила осколок стекла из кармана и трясущейся рукой выставила его вперед.

– Не подходи, – взвизгнула я, а собственный голос отчего-то напомнил густой Софьин.

Сергей спрыгнул с середины лестницы и кинулся на меня. Я принялась беспорядочно махать осколком и, кажется, даже слегка его задела, потому как он сдавленно прошипел: «С-с-сука», схватил меня за запястье и вывернул его. Ослабленные холодом пальцы разжались, и единственное мое оружие упало на пол. Я начала снова орать, раздирая отчаянным криком горло, тогда Плетнев двинул мне ребром ладони по шее, и крик захлебнулся, оставив после себя лишь мой сдавленный кашель.

– Сука! – еще раз выругался Плетнев и ударил меня чем-то твердым в висок.

После наступила темнота. Всепоглощающая, а не та, безнадежная и изорванная, что царила в погребе.

Первым делом вернулись звуки. Где-то неподалеку шумела вода, стрекотали сверчки, но самое ужасное – возле моих ног бубнил себе что-то под нос Плетнев. Я приподняла дрожащие веки и увидела, как в темноте деревенской ночи он поднял одну мою ногу, потом другую и стянул их веревкой. Слабо дернула ногой, но Сергей оседлал меня, лишив возможности шевелить конечностями.

– Уже очнулась? Ты вовремя, – сообщил он, сидя ко мне спиной и не отрываясь от дела.

Я хотела ответить, но рот оказался чем-то забит, похоже, Плетнев вставил мне что-то, чтобы я своими криками не разбудила местных. Руки тоже оказались связаны и лежали на животе. Боль в поврежденной руке усугублялась давлением от веревки, вряд ли придурка заботило, насколько мне будет удобно, когда вернется сознание.

– Хотя, для тебя было бы лучше не приходить в себя, – продолжил Плетнев, слезая с меня. – Не так больно.

Он подергал за узел возле моих ног, проверяя надежность и, судя по не изменившемуся выражению лица, остался доволен. Развернулся и, не слезая с меня, продел веревку под поясницей, завязал ту на талии, а к концу прямо на моих расширившихся от ужаса глазах привязал старую чугунную гирю.

– Готова? – спросил он, а я в отчаянии замотала головой и принялась выть так громко, как только позволял кляп, находящийся у меня во рту. Мои попытки спастись Плетнева не остановили, с невозмутимым видом он схватил меня за ноги и потащил по траве в сторону речки. – Кстати, искать тебя будут долго, и не факт, что найдут: для тебя я нашел местечко получше, чем Омут. Надеюсь, тебе понравится, – нездорово заржал он.

Не прекращая отчаянно выть, я исхитрилась перевернуться на живот и стала цепляться руками за землю. Если бы не кляп в моем рту, я бы вгрызалась в нее – все что угодно, лишь бы не оказаться в воде. Боли в поврежденной руке я уже не замечала, я принудительно ползла, оставляя после себя вспоротые клоками полоски на траве, а после – на прибрежном песке. Первый раз в жизни темная, загадочная гладь воды с лунной тропой на поверхности не манила меня, а, наоборот, – обещала неминуемую гибель. Из глаз брызнули слезы, я продолжала бороться, извиваясь всем телом и дрыгая ногами, хоть и осознавала обреченную бесполезность всего этого. Рядом, практически возле моего лица, вскапывая песок, ползла на веревке, как верная собачонка, ржавая, старая гиря, обещая остаться моей вечной соседкой. Советское клеймо «32 кг» бесстрастно показывало, сколько весит моя жизнь.