Суд офицерской чести - Александр Кердан

– Скажи ещё, участнику Куликовской битвы! – возмутился Кравец. – Вы что – сговорились? Нашли козла отпущения? Садись сам и попрошайничай!

– Итс ноу гоу! Это не пойдёт! – прекратил назревающую ссору Шалов. – Не хватает нам ещё на обратном пути влипнуть в какое-то дерьмо.

– Так ведь кушать охота, товарищ сержант, – привычно состроил слезливую мину Захаров.

– Всем охота. Терпи!

«Терпеть» до прибытия поезда оставалось ещё часа четыре. Но самое печальное, что и поезд не сулил спасения от голода. Чтобы время пошло быстрее, Кравец стал вспоминать все известные ему высказывания великих по поводу терпения. Первое, что на ум пришло, слова писателя Николая Островского: «Умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой».

К Островскому в доме у Кравца было особое отношение. Дело в том, что Нина Ивановна в пору, когда была девочкой и лежала в тобольской больнице, переписывалась с матерью писателя. Как реликвию, хранила она несколько ответных писем Ольги Осиповны и первое издание книги «Рождённые бурей». Ещё подростком, по совету матери, Кравец прочитал всё, что смог найти о писателе-коммунисте, о его героической судьбе. Он заучил наизусть многие из высказываний Островского. Например, такое: «Надо жить так, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, мог сказать, что все силы, всю жизнь свою отдал делу освобождения человечества».

Сам Кравец умирать пока не собирался, потому и вспомнил слова одного древнего философа, кажется, Сенеки: «Переноси с достоинством то, что изменить не можешь». Ещё пришлись ко двору слова английского ученого Леббока: «Большие несчастья не бывают продолжительными, а малые не стоят внимания». Это последнее высказывание так ему понравилось, что он долго смаковал каждое слово. «Действительно, что такое голод? Чистая физиология. Человек без пищи может сорок дней прожить. Значит, до училища как-нибудь дотянем! А там, там…»

Но не зря утверждал Суворов, что долгий привал служивых балует. Об училище сейчас Кравцу думать не хотелось. Напротив, гуляния по Сызрани и лицезрение местных красавиц настроили его сугубо на лирический лад. Он размечтался о любви. Почему-то в последнее время всё чаще думалось об этом. Как в том анекдоте про лейтенанта, которому лектор показывает кирпич и спрашивает: «Что это напоминает?», а лейтенант в ответ: «Девушку». «Как это?» – изумляется лектор. «А я, товарищ пропагандист, на что ни смотрю, всё об этом думаю!»

Так и Кравец, что бы он ни делал, где бы ни находился, а любовные грёзы всё не выходили у него из головы. Особенно в такие вот минуты, когда заняться нечем. «И правда, о чём ещё думать человеку в восемнадцать лет?»

Кравец представил, как окончит училище и приедет в родной город лейтенантом. Новая парадная форма синего цвета, золотые погоны, белая рубашка, фуражка с голубым околышем. Пройдёт он мимо окон Ирины. Она посмотрит на него с третьего этажа и поймёт, что любит. Любит его одного. Что будет потом, он даже в мечтах представлял смутно. Наверное, какое-то неземное блаженство. Почему оно должно быть именно с Ириной? Потому, что она так недоступна. Осуществление самой неисполнимой из надежд, наверное, и есть счастье. Кравец был убеждён в этом, как говорится, на все сто, ещё не зная, что через несколько часов будет думать совсем иначе.

Поезд прибыл без опозданий, но со своим багажом, как ни старались, к вагону они добрались, когда возле него уже собралась толпа пассажиров. Вагон был плацкартным, а так как в графе «место» у всех значилось: «Указывает проводник», началась давка. Каждый пассажир торопился поскорее забраться в вагон и занять полку поудобней. «Совсем как в Гражданскую, – оценил обстановку Кравец. – Не хватает только беспризорников, о которых вспоминал Юрка. Облепили бы они крыши вагонов, словно воробьи… Кондуктора гоняли бы их, а мешочники влезали бы прямо в окна…»

– Подождём, когда все рассядутся, – распорядился Шалов. – Без нас всё равно не уедут. Раз есть билеты, без места не останемся…

Им достались четыре верхних боковых полки в разных отсеках. Пришлось потревожить одного из пассажиров, чтобы спрятать в ящик под нижним сиденьем оружие и боеприпасы. Вещмешки растолкали на третьи полки. Постельное бельё не брали (по понятной причине), а матрасы без простыней не разрешила расстелить заспанная и недовольная проводница. Устроились на голых полках, свернув вместо подушек полушубки и укрывшись шинелями.

Кравцу достался отсек перед дверью в туалет. Он долго ворочался на узком и жёстком ложе. Вдруг взгляд его упал на нижнюю полку. Там, свернувшись калачиком, лежала девушка. В вагоне было полутемно, но блики от фонарей падали ей на лицо. Она пыталась заслониться от света, но рука то и дело соскальзывала вниз. Девушка показалась Кравцу очень красивой. Высокий лоб, чуточку курносый нос, толстая коса на подушке.

Неожиданно резко дернулся состав. Девушка приоткрыла глаза и снова закрыла их. Просыпаться ей явно не хотелось. Но Кравец так пристально глядел на неё, что она это почувствовала. Посмотрела на часы, провела ладошкой по волосам. Затем глянула наверх. Их глаза встретились.

1

Первую мотострелковую роту, усиленную танковым взводом, боевики зажали среди металлических гаражей на окраине Грозного.

Смолин, подгоняемый приказами командующего группировкой, спешащего отправить победную реляцию к новогоднему банкету в Кремле, двинул роту в мятежную столицу без артподготовки и надлежащего прикрытия. Всё это было вопреки его командирскому опыту и положениям боевых уставов. Но с возражениями Смолина не посчитались.

«Чехи», как сразу окрестили боевиков уральцы, действовали тактически грамотно и умело, по «афганской схеме». Пропустили колонну в глубь гаражного массива. Затем одновременно подожгли головной танк и замыкающий БТР, с двух сторон закупорив ловушку. Их гранатометчики и противотанковые орудия с заранее пристрелянных позиций стали методично жечь одну боевую машину за другой.

Факелы горящей техники, разрывы боекомплектов, беспорядочная ответная стрельба тех, кто ещё оставался в живых – всё это Смолин и Кравец видели в бинокли с наблюдательного пункта полка, не имея никакой возможности помочь своим подчинённым. Бессмысленно было лупить из пушек по такой мешанине: своих больше положишь. Столь же бесполезно вводить подкрепление: среди гаражей не развернуться в боевой порядок. Оставалось смотреть, беситься и ждать.

Радио, по которому Смолин пытался связаться со старшим разведотряда – Морозовым, молчало. Потом заговорило по-чеченски. Понятно было только: «Аллах акбар!»

Смолин матерился жутко и витиевато, поминая боевиков и тех, кто отдал ему приказ о наступлении, не позволив отработать вопросы взаимодействия с соседними частями, организовать огневую поддержку и связь. В сложившейся обстановке его бранные слова не казались неуместными и грязными.

Кравец, не отрывавшийся от бинокля, увидел, что один из танков, находившихся в конце колонны, протаранил горящий БТР, очищая дорогу для отступления, и тут же оказался подожжён гранатомётным выстрелом. Но благодаря самоотверженным танкистам нескольким БМП удалось вырваться из огненного кольца.