Суд офицерской чести - Александр Кердан

– Поаккуратней с выраженьями, – предупредил Шалов. – Люди кругом! Ты, Масленников, рассказывай лучше про город…

– Я и рассказываю, товарищ сержант. Вообще, с этим курганом и со скульптурой много чего необычного произошло. Когда Родину-мать установили, вдруг над городом начал раздаваться какой-то страшный вой. Фронтовики говорили, что так немецкие пикирующие бомбардировщики выли. Представляете, днём всё тихо, а ночью воет. – Мэсел сделал многозначительную паузу. – Слухи поползли, что здешняя земля эту скульптуру отторгает. А потом разобрались, оказалось, что на мече у Родины-матери оторвалась стальная пластина и ветер, попадая внутрь меча, устраивал такой концерт. Аэродинамическая труба, одним словом… Тут же вызывали специальную монтажную бригаду, и на высоте почти сто метров этот лист приварили.

– И что?

– Да ничего. Стоит теперь, как миленькая, и больше ни звука. А ещё с Мамаева кургана открывается такая картина, что дух захватывает… Жаль, что вы её не увидите…

– Почему не увидим?

– Поздновато едем. Вот если бы в августе, то смогли бы увидеть кровавую степь.

– Как это, кровавую? – У Кравца после рассказа о воющей Родине-матери по спине поползли мурашки. – Кровь, что ли, выступает из земли?

Мэсел скептически посмотрел на него:

– Скажешь тоже, кровь! Тут никакой мистики. Просто на левобережье огромные плантации помидоров. Когда поспевают, становятся ярко-красными, тяжеленными. Кусты сгибают до самой земли. Поэтому, если смотришь на них издали, полное впечатление, что степь залита кровью…

– Что-что, а земля под Волгоградом кровью на самом деле вся пропитана, – согласился Шалов и неожиданно разоткровенничался: – Мой дед здесь воевал, как раз в армии Чуйкова. Был военным корреспондентом. Рассказывал, что его блиндаж был врыт в берег, как ласточкино гнездо, всего в двадцати шагах от немцев. Можно было слышать, как над головой фашисты переговариваются. Представляете, дед под носом у немцев всю Сталинградскую битву провёл. Ночью ползком выбирался в подразделения, беседовал с бойцами, возвращался назад и писал про их подвиги во фронтовую газету. Это он первый рассказал про знаменитого снайпера Зайцева, которому после дедовой статьи Героя дали.

«Надо же, у такого хорошего деда такой позорный внук, – подумал Кравец и сам себя одёрнул: – А может, зря я так про Шалова? Что нам делить? Мы оба – советские люди, оба станем политработниками, будем пропагандировать одни и те же идеи. Да и прошлое у нас одно и то же. И у меня дед – участник войны. Правда, был он в трудармии, так как поначалу раскулаченных на фронт не брали. А когда вышло разрешение, уже по годам не подошёл…» Кравцу захотелось сказать, что на самом деле фронтовики, их отцы и деды, это – самая главная гордость страны: они такого врага свалили… Но почему-то постеснялся.

Разговор в тему продолжил Захаров:

– А у меня дед по отцу был в разведке. Командовал ротой. На своём горбу больше тридцати фрицев из немецкого тыла приволок. У него к сорок четвертому разве что Звезды Героя не было, а весь остальной набор орденов – в наличии. Если расскажу одну историю про него, вы точно не поверите! Но дед мой, хоть и был коммунистом, всегда крестился, вспоминая её…

«Как у Славы Капээсэс, – вспомнил Кравец рассказ ротного мастера на все руки. – Отец – коммунист, а в Торума верит!»

– Ну не тяни, рассказывай, – попросил он.

– Так вот, в сентябре сорок четвертого, – начал Захаров, – дед вместе с группой разведчиков направился в тыл к немцам. Было это в Западной Белоруссии. Уже перелом в войне наступил. И наши почувствовали, что побеждают. Подрасслабились немного. В общем, пошли в поиск, не сдавая орденов и медалей, как положено. Просто напялили поверх гимнастерок маскхалаты, и – айда. Идут по лесу – грудь нараспашку, орденами поблескивают, автоматы на шее болтаются. Вышли на одну поляну и столкнулись лицом к лицу с такой же разведгруппой, только немецкой. У немцев шмайсеры сбоку – наизготовку. Дед шёл впереди, запоздало всполошился, потянулся к оружию, а немецкий командир вдруг поднимает руку и на чистом русском говорит: «Кавалеры в кавалеров не стреляют». Дед понял, что немец увидел его ордена, и тоже рассмотрел, что у фрица под воротом френча Железный крест с дубовыми листьями. Их, немецкая, высшая награда… Дед не знал, что делать: первыми выстрелить наши не успеют, да и стрельба всех в округе всполошит. Они-то уже за линией фронта где-то… Пока он размышлял, немец подал своим знак, и те быстро прошли мимо наших и скрылись в зарослях.

Шалов запротестовал:

– Чтобы фашист да проявил благородство… Придумаешь тоже: «Кавалеры в кавалеров не стреляют…» – передразнил он. – Итс импотенс! Это невозможно!

– Что же, по-вашему, товарищ сержант, мой дед врёт?

– Почему сразу – врёт? Может, просто чуток приукрашивает. У фронтовиков такое случается.

– Не будет мой дед приукрашивать. – Захаров обиженно умолк.

«История на самом деле необычная, – подумал Кравец. – Хотя вся жизнь и состоит из таких историй. Ведь расскажи я потом кому-нибудь про наш выездной караул, скажут: быть такого не может, придумываешь! Тем не менее всё это было».

5

В четырнадцатый вагон поезда Москва – Иркутск сели поздней ночью. Этому предшествовало два долгих дня.

Один день провели в Волгограде. Мэсел сдержал слово и устроил им экскурсию по городу. На Мамаевом кургане Кравец в списках погибших, к своему удивлению, нашёл пятерых однофамильцев…

Второй день был поделён на две неравных части. Сначала с двумя пересадками добирались до Сызрани. Потом толкались на вокзале, пытаясь купить билеты на проходящий поезд до Кургана. Купив, пристроили багаж в камере хранения и шатались по городу – в поисках каких-то давних знакомых Шалова.

Никаких знакомых так и не нашли, зато посмотрели Сызрань. Она показалась Кравцу похожей на бесконечно длинную деревню, на улицах которой им встретилось, однако, много красивых девушек. «Не город, а ярмарка невест». Впрочем, ни с одной из них познакомиться не удалось. Шалов всё время подгонял вперёд. Ко всему прочему у них закончились деньги, иссякли хлебные припасы, и снова наступил голод.

– А ты говорил, отожрёмся в карауле… Печень трески, деликатесы… – припомнил Захарову его слова Кравец. – Какая тут, на хрен, печень? Сейчас бы кашки училищной! Даже дробь шестнадцать за милую душу пошла бы…

– Кто же знал, что всё так получится, – не понятно за что оправдывался Захаров.

Когда вернулись на вокзал, он предложил:

– Давайте сядем в подземном переходе, положим шапки на пол и «на зубах» будем песни играть, как беспризорники в «Республике ШКИД»: «У кошки четыре ноги, а позади у неё длинный хвост…»

– Ага, чтобы нас тут же патруль заграбастал! – скривился Мэсел. – Уж лучше пусть Кравец изобразит инвалида, ногу под себя спрячет и станет просить: «Подайте раненому защитнику Отечества! Подайте ветерану всех войн!»