Про психов - Мария Илизарова

Железная дверь открылась, и Кукла приготовилась к ускорению, как бегун перед стартом (ей очень хотелось в туалет после сонного совещания у главного, где долго пугали угрозой проникновения телевизионщиков в больницу). Лора улыбается, как мама учила – вежливо, слегка. Поздравляет с Рождеством и, пытаясь утихомирить сердце, просит разрешения сходить в церковь на службу. Внутри все время вертится: почему я должна спрашивать у этой женщины разрешения? Она такая маленькая и слабая, так боится получить двойку. Почему?

Кукла, сдвинув пухлый аккуратный ротик, пытается казаться сантиметров на двадцать значительнее, берет так раздражающий Лору насмешливо-вежливый тон:

– А что это, мне старшая сестра доложила, что вы не спали ночью. Ходили туда-сюда, нервничали и таблетки просили? Что это с вами было?

Лора, приказывая себе не частить, спокойно отвечает:

– Не спалось вчера после клуба… дурацкого. Сейчас все хорошо. Ничего не чувствую, надо сходить в церковь свечки поставить в честь праздника и за упокой матери.

Кукла внимательно выслушивает, утвердительно качая головой:

– Да, действительно, клуб вчера был дурацкий, это вы правы. Ну хорошо… В церковь сходите, в сопровождении, естественно. – Уже собралась нестись дальше, очень писать хотелось, а впереди еще больные караулят.

Лора, просияв, благодарит.

Кукла все-таки оборачивается, бессознательно чувствуя подвох: раньше Лора в церковь не просилась.

– А что, Лора, мама с вами больше не разговаривает? – насмешничает властная малявка.

Покраснев от стыда, Лора все же выдавливает:

– Ну что вы? Она же мертвая. Мертвые не разговаривают. – И уже про себя: «Только танцуют».

– Ну ладно, давайте, давайте, я внесу вас в список.

Итак, пункт первый – галочка! Лора идет в церковь. А потом и свободный выход дадут, погулять одной можно, не гурьбой, как в тюрьме. И кофе выпить в больничном кафе! Счастье!

В церкви на Лору накатило. Густой воздух разом вернул память о пережитом психозе. Скромный больничный храм в административном корпусе ничем не напоминал Главную церковь, но все же… Голова кружилась от пения дьякона. Она вспомнила, как была счастлива, что все кончилось хорошо, что она спасла Москву, и сколько света лилось золотого, и в душе что-то невообразимо теплое и сладкое творилось. Как она гордилась тем, что справилась. Как любила все живое. Потом ангелы белые пели. Которые никакие не ангелы оказались. А потом… Уколы, уколы… Пропасть.

Как же этого не было, когда точно было? Реальнее в сто раз, чем вот сейчас, например.

Что там психолог говорил про реакцию на стресс и переживание горя? Разве бывает такая реакция? У всех кто-то умирает, а у нее одной такая реакция?! Ну не у одной, положим, больница оказалась очень большой. Она и не знала, что сумасшедших в городе столько! И какие люди хорошие, интересные, и реакции у них разные.

Горе? А она не чувствовала ничего. Когда маму отпевали – стояла и не могла заплакать, плечи и грудь сводило от напряжения. Она смотрела на маму и видела, как похожи их лица. Непроизвольно ее лицо сложилось в последнее мамино выражение. Строгое и немного недовольное. Странно, но в гробу мама была очень красива. Живая о внешности не задумывалась, но тут постарались гробовщики. Густые седые волосы причудливо складывались и вились, простое серое платье с белым воротничком делало маму похожей на учительницу. Все это ей очень шло. Лора смотрела на маму, крошечную в дешевеньком гробу, и никак не могла узнать ее.

Когда пришло время прощаться и священник объяснил, как надо поцеловать иконку и специальную повязочку на лбу, ноги подкосились, и одна мысль начала биться: не могу, не могу, не могу!! Дальше она плохо помнила: провалилась куда-то в небытие, откуда выскочила только раз, когда гроб забивали гвоздями. В полупустой церкви этот жуткий звук буквально выбил из Лоры рассудок. Она даже на кладбище не доехала, не попрощалась с мамой как следует. Вина уколола сердце: не справилась. И все это было, даже и не пробуй забыть. И то, что потом случилось, – тоже было!

Все-таки было! Если не было, значит, и того, что сейчас, тоже нет! Кроме меня, никто не видел черной Москвы, правда. Но я видела, я видела! Почему же то, что видела я, – неважно, неправда, безумие? Боже, никогда не соглашусь.

От церковного марева и воспоминаний чуть свечки не забыла. Дали одну, но она незаметно стащила еще. Актриса сказала, если тонкие – три нужно.

Пока Лора была в церкви, Актриса приготовила все необходимое: блюдце с нарисованной красной стрелочкой, большой лист ватмана (выпросила у соцработника вместе с ручками и фломастерами в обмен на обещание делать стенгазету). Больным то разрешалось, то запрещалось иметь в личном пользовании писчие принадлежности. Потенциальная опасность карандашей и ручек никак не хотела определяться навсегда. В данный момент истории опасность карандашей была высока.

На листе Актриса начертила целую гадальную карту: по одну сторону все буквы алфавита – разборчиво и с пробелами, в ряд; по другую – цифры. Во внутреннем круге жирным черным главные ответы: ДА и НЕТ. Готово. Теперь – дождаться ночи, когда няньки заснут, настроиться и: здравствуй, духовный мир!

С нетерпением ждали ночи, молились, чтобы отделение заснуло крепким сном. Демонстративно, на глазах дежурной сестры, взяли в рот вечерние таблетки (потом все выплюнули, чтобы самим не уснуть). Ходили-зевали. Наконец, отделение погрузилось в ночь. Повезло гадалкам – дежурная сестра с похмелья заснула первой.

И все же решили перестраховаться, укрылись в дальнем от двери углу палаты. Столом заставили, чтобы свечки не видно было. Устроились, Актриса руководила: объясняла, как с духами общаться. Пальчики на блюдце держать, духа позвать, благодарить, вопросы конкретные задавать, не пугаться и не визжать, если вдруг что…

Лора развеселилась: никогда не гадала! Очень хотелось маму спросить, узнала ли она на том свете доказательство гипотезы Римана, о которой думала всю жизнь. И вообще, как мама, для которой Вселенная – набор известных и неизвестных порядков чисел, могла стать духом? Вдруг она тоже стала числом? Простым?

Лора развеселилась еще больше, Актриса шикнула: не смейся – надо верить серьезно, а то не придет никто.

Для начала решено было вызвать безопасного русского писателя – Пушкина или Лермонтова. Наивная Катька была за Пушкина, но Актриса со знанием дела сказала: его так часто вызывают, что он не придет.

Кого же? С кем из мертвых поговорить?

– А давайте – Брежнева, – бухнула Катька. – Детство, советский рай, миру – мир, стабильность. Он добрый! Так целоваться любил!

Актриса с сомнением качает головой, но потом решается:

– Наверное, сейчас его редко вызывают. Попробуем.

В темной палате три женских лица склоняются друг к другу, на них пляшут тени от горящих свечей. Пальцы легко касаются блюдца. Актриса входит в роль с ходу. Посерьезнев, молвит в вечность: