Тайна генерала Каппеля - Герман Романов

Разговоров не слышалось, все заключенные сильно измучились ожиданием своей участи, на допросы никого не водили. Лишь иногда слышались шепотки говорящих, да гулким эхом отдавались шаги людей, безостановочно ходящих по свободному от нар центру камеры, – арестанты хоть так пытались согреться, двигаясь как можно чаще. Заболевших тюремщики выносили незамедлительно, и про их участь никто старался не говорить – вряд ли большевики будут лечить больных, они ведь для них враги, которым нельзя давать пощады. Но на место выбывших тут же добавлялись новые арестанты – Иркутский тюремный замок был забит под завязку, и тех, чья «вина» перед советской властью была уже установлена, гнали этапом в централ, освобождая их места для новых «врагов народа». Пока никого здесь не расстреливали, но не от излишка гуманности или милосердия – все понимали непрочность положения губернского ревкома, который еще опасался переходить к обильному пролитию крови и массовым казням.

Слухи ходили самые разные, но главным был тот, что войска Восточного фронта под командованием главкома Каппеля отступали уже от Красноярска и, таким образом, наступали на Иркутск. И судя по тому, что большевики становились с каждым не то что днем, а часом все угрюмее и часто грубили, это могло оказаться правдою. Да и несколько старых надзирателей, служивших еще при расстрелянном императоре – такие и здесь, и в ИТЗ еще встречались, бывшие незаменимыми специалистами для любой власти, – кивками подтвердили заданные им шепотом вопросы. А один так вообще ухитрился сунуть кисет самосада и большевицкие листовки для закруток – такое распространение агитации негласно поощрялось: пусть «контра» знает о великих победах советской власти. Вот только уверенности не было в этих воззваниях, лишь одни истеричные призывы – чувствовалось, что местный ревком до смертных колик в животе боится приближения сохранивших боеспособность колчаковцев и страшится их расправы.

Иногда вспыхивали разговоры – все были люди военные, с большим опытом и понимали: штурм Иркутска будет. На станциях и в самом городе огромные запасы военного снаряжения, что летом попридержали губернские власти, насквозь эсеровские. Но главное – золотой запас империи, который, как все уже знали, чехи передали Политцентру, а тот большевикам. И Верховный правитель России адмирал Колчак, находившийся под следствием в тюремном замке Иркутска. Оставить его без помощи, не попытавшись освободить, армия не могла – тут главкома Каппеля осудили бы все, а ведь Владимир Оскарович слыл в военной среде не только талантливым, но и решительным генералом.

Штурм города будет, это неизбежно – но что станет с узниками Александровского централа?!

О том, что о них большевики и белогвардейцы забудут, никто не говорил. Все понимали – как только колчаковцы подойдут к централу, их всех казнят незамедлительно. Коммунистам ни в коем случае нельзя оставлять белым несколько сотен офицеров, отведавших все прелести советского «милосердия», готовых выступить снова с оружием в руках. Потому решили дружно наброситься на тюремщиков, когда те начнут выводить заключенных небольшими партиями. Терять будет нечего – покорно идти на убой никто не желал, а если удастся захватить оружие, то можно всерьез повоевать, многие этому делу посвятили большую часть своей жизни.

Прокопий Петрович устало прикрыл глаза – он еще далеко не стар, всего 48 лет, сил вполне хватит, чтобы вцепиться в глотку своему палачу. Ему ли, прошедшему за двадцать последних лет четыре войны и две революции, бояться смерти?!

Георгиевское оружие и белый заветный крестик, благодарность от самого императора Николая Александровича, добрый десяток русских и иностранных орденов – он в этой тюрьме примет свой последний бой, хоть с наганом или шашкой в руке, хоть с одними кулаками. Но останется тем, кем был – казаком, природным воином, прошедшим все ступени, от приказного до генерал-майора.

К тому же в камере с ним находятся семь войсковых офицеров, вон есаул Коршунов сидит, что в октябре 1917 года с сотней енисейцев с донцами генерала Краснова походом на мятежный Петроград ходил, бежавшего из него Керенского поддерживая. Не удалось тогда, и попавшего в плен есаула зверски избили матросы, еле выжил. Так что иллюзий насчет собственной судьбы никто из них не питает, драться будут все, лишь бы разоружить охрану и вырваться из камеры.

Сейчас казачий генерал мучительно размышлял над тем, все ли он сделал правильно месяц назад, когда шли бои в Иркутске. Воспоминания жгли душу – на его глазах шел развал, министры и генералы бежали, удрал и Сычев, комендант, из амурских казаков. Именно он летом прошлого года разоружил Иркутский казачий полк и посадил его под арест, когда атаман попытался взять положенную ему постановлением правительства власть. В диктатуру поиграть захотел, песий хвост!

А сам струсил – сбежал в ответственный момент, бросив вверенный ему гарнизон!

Что он тогда мог сделать всего с одной сотней есаула Петелина, да еще с несколькими десятками казаков войсковых мастерских, да с командой новобранцев. Полк дрался под Канском, а мобилизация казачьего населения губернии запоздала, да и ничего бы не дала. Слишком мало было иркутских казаков, всего пятнадцать тысяч населения, меньше, чем донцов, в сотню раз. Даже поставив в строй ополченцев и казачат 18–19 лет, удалось бы собрать едва пару сотен, вооружать которые было нечем. Нет, ему винить себя не нужно, он и так сделал все, что мог, стараясь не погубить веривших ему казаков, их семьи и хозяйства.

Сила солому ломит!

3 февраля 1920 года

Александровский централ,

атаман Иркутского казачьего войска

генерал-майор Оглоблин

Не спалось, но генерал, стиснутый с двух сторон горячими телами своих офицеров, старался не шевелиться, чтобы не побеспокоить их в чутком сне, которым спит любой узник. На душе царила маета, не тоскливо, а именно смятенно, будто ждешь чего-то важного для себя, а ничего не происходит. Все было как всегда за эти две недели заключения – ужин из отварной картошки в кожуре с добавкой соли, потом за окошком стемнело, и в восемь вечера все уже расположились по нарам – керосиновых ламп арестантам не полагалось по определению.

– Ворота открывайте, товарищи, дрова, наконец, нам доставили, – громкий начальственный голос рыкнул снаружи, и вскоре створки натужно заскрипели. Послышалось недовольное ржание лошадей, всхрапывающих от непосильной ноши. Через выбитое пулями окно, занавешенное мешковиной, клубами вползал морозный воздух, со двора разносились различные звуки – охрана и обслуга занимались обычными делами. Дрова привезли, это хорошо – покормят всех утром горячим и сваренным, а то картофельные клубни полусырыми часто давали, жевать их некоторым офицерам, которым зубы выбили, было трудно.

– А, черт, постромки спутались! Тпру, оглашенные!

Со двора, огражденного высоченной стеной, отчего централ представлялся крепостью, донеслось скрипение полозьев по снегу, с грохотом посыпались поленья. Чуткий слух атамана уловил тихий стон, и генерала буквально подбросило на месте.