За оградой Рублевки - Александр Проханов

Капитан Елизаров возвращался из рейдов, мокрый, простуженный, смертельно усталый, уповая на день, когда закончится спецоперация, и войска, неуклюже проминая дороги, дымными стальными колоннами спустятся с гор в низину. И тогда – отдых в теплых палатках, баня, телевизор, ласковые санитарки из медсанбата, встреча с закадычным другом, капитаном Жалейко, с кем в детстве жили в одном дворе, играли в одной футбольной команде, вместе поступили в училище, и теперь повстречались в Чечне, на этой бесконечной треклятой войне.

Подымут стаканы с водкой, отражающие красные поленья в печурке.

– Что скажешь? – спросит Елизаров друга, глядя, как блестит на его раскрытой груди серебряная ладанка.

– Пробьемся, – ответит Жалейко, громко сдвигая стакан.

От майора МВД, который за деньги передавал чеченцам боевую информацию, Мансур узнал, что из Ханкалы, укрепленной крепости русских, выходит колонна с гуманитарным грузом – мукой, строительным лесом, учебниками для школ. Предатель, выйдя в эфир на частоту Мансура, сообщил, что колонна слабо защищена, движется к ущелью, где нет блокпостов, без вертолетов сопровождения, чьи действия затруднены из-за вечного, висящего над кручами тумана. Мансур обрадовался сообщению русской собаки, готовой за деньги отдать товарищей на растерзание чеченских пулеметов.

По тропам, одолевая горы, отряд Мансура вышел к дороге и сел в засаду среди желтых кустов, откопав неглубокие лунки, укрепив на камнях пулеметные сошки, забросав листвой гранатометные трубы. Мансур приближал черный выпуклый глаз к пулеметному прицелу, за которым тускло светилась дорога, и слушал по рации «моторола» переговоры русской колонны. Она медленно приближалась, следуя за одинокой боевой машиной пехоты, преодолевая крутые подъемы. Когда показался грязно-зеленый тучный червяк колонны, – остроносая «бээмпэ» с задранной пушкой и тяжелые, окутанные гарью грузовики, Мансур легонько взмахнул рукой. Граната, как черный клубочек, сбрасывая кудельки дыма, понеслась к «бээмпе», прожгла борт, и грохнувший взрыв выбил из люков рыжий огненный сноп и мутный туман. Грузовики взрывались от попаданий гранат, из кабин выскакивали оглушенные, в пятнистых камуфляжах, водители. Мансур поднес к губам серебряный перстень с узорной арабской вязью, дохнул на него и послал очередь в убегавших солдат.

Колонна горела, пахло жареным хлебом. Чеченцы ходили вдоль дымящих грузовиков, пристреливали раненых водителей, забирали из кабин автоматы. У гусениц боевой машины стоял на коленях раненый капитан, которого держал за волосы пулеметчик Арби. Мансур наклонился к капитану, всматриваясь в его закопченное, страдающее лицо, полные слез голубые глаза, худые скулы, поросшие золотой щетиной.

– Ну что будем делать, капитан? – спросил он, скаля в бороде крепкие белые зубы, наслаждаясь предсмертным страхом врага.

– Пробьемся, – ответил раненый русский.

Арби сильнее потянул волосы, открыл голую, дышащую шею капитана. Мансур быстрым взмахом лезвия перерезал пленному горло.

Елизаров был послан на подмогу колонне, и когда подоспел, увидел горящие скелеты машин, перебитый конвой и зарезанного друга Жалейко. Он снял с него серебряную ладанку Богородицы, велел переложить мертвеца на днище командирского бэтээра и всю дорогу сжимал в кулаке перепачканную землей и кровью руку Жалейко.

Армия вгрызалась в горы, сдавливала кольцо, прочесывала селенья. Выпугивала из каменных, прилепившихся к склону домов пригревшихся боевиков. Открывала огонь, оставляя на околице простреленных бородачей, над которыми тут же начинался женский истошный плач, и тучный белогривый мулла приступал к заунывному погребальному чтению. Мансур ускользал, как почерпнутая из горной речки вода, от которой на грязной, закопченной ладони Елизарова начинали блестеть и переливаться мозоли и ссадины. Горы, поросшие ржаво-красными осенними лесами. Пустые, в синих тенях провалы. Зубчатые белоснежный хребты, розовые на заре. Все это складывалось в таинственное, свернутое в спираль пространство, по которому перемещался Мансур. Уходя от преследования, вдруг оказывался в тылу у спецназа. Исчезал, словно по законам загадочной геометрии перемещался на другую сторону пространственного лепестка, оставляя спецназу потревоженную привалом полянку, горсть расстрелянных гильз, обрывок окровавленного бинта.

Вот и теперь медлительный самолет радиоэлектронной разведки уловил позывной Мансура, передал на командный пункт координаты предполагаемой цели. Туда, по приказу генерала, обрушился огневой налет артиллерии, пикировали один за другим вертолеты, штурмовики сбрасывали фугасные и зажигательные бомбы, от которых трещали горы, разламывались могучие вязы, полыхали пожары.

Елизаров с группой на двух бэтээрах двигался на место удара, надеясь найти среди воронок ошметки растерзанных боевиков, искореженный синий «лендровер» Мансура, его изломанное, с оторванными конечностями, тело.

Качаясь в люке, пропуская над собой багряную мокрую ветку, вдруг нежно подумал об отце, которому давно не писал в маленький городок под Тамбовом. Постаревший, страдающий от ран и контузий, полученных под Кандагаром, отец писал ему долгие, похожие на наставления письма, научая засадам, продвижению по заминированным трассам, общению с местным населением. Полковник афганской войны, словно завидовал сыну, который вместо него колыхался на мокрой броне, смотрел, как сверкает перламутровый речной перекат под ребристым колесом бэтээра. «Отец, слышу тебя», – с нежностью и печалью подумал Елизаров, посылая в далекий городок луч своей сыновьей любви, ветку багряного кавказского дерева.

Они прибыли на место удара, и не было растерзанных боевиков и разбитого «лендровера», а валялись на склоне две убитых взрывом коровы. Елизарову померещилось, что в небе, над горами мелькнуло носатое лицо Мансура, беззвучно над ним хохотавшее. Прапорщик в комбинезоне, похожий на сумчатое животное, с торчащими из карманов рожками, гранатами, фонарем, сигнальными ракетами, устало сказал:

– Товарищ капитан, разрешите резануть от коровьей ляжки. Личный состав по шашлыку стосковался.

– Резани, – разрешил Елизаров.

Смотрел, как орудуют бойцы над коровой, высекая из нее сочные, красные ломти.

И снова Мансур вышел на связь, обращаясь в эфир с открытым посланием: «Нужны медикаменты. Оставь на прежнем месте…» – что означало крайнюю степень отчаяния. Боевики, растревоженные войсками, покидали насиженные селенья, метались среди артналетов и бомбежек, несли потери. Уставали от непрерывного преследования армейского спцназа и подразделений «Альфа», испытывая нужду в боеприпасах, аккумуляторах для раций, в медикаментах и продовольствии. Запеленгованный сигнал был тут же передан в штаб. На пеленг выслали группу Елизарова.

Продвигались на двух бэтээрах до рубежа высадки, а оттуда пешком, груженные пулеметами и тяжелыми автоматами, с двойным боекомплектом, по скользким тропкам. Огибали неодолимые кручи, пересекали пологие склоны, продирались в зарослях. Посылали электронные импульсы в космос, где, невидимая за облаками, в ослепительной синеве, висела серебристая бабочка спутника. Посылала Елизарову его координаты, которые тот сверял с измятой, зачехленной целлофаном картой.