Некто Гитлер: Политика преступления - Себастьян Хафнер

Это доказывают многочисленные войны, которые с тех пор шли и идут. Это доказывают чудовищные суммы и невероятные трудовые мощности, которые те же самые державы, что в Нюрнберге объявили войну преступлением, тратят на подготовку к войне. Они не могут поступать иначе, поскольку знают, что война возможна в любой момент и может оказаться при тех или иных обстоятельствах просто неизбежной.

Уже перед Второй мировой бо́льшая часть государств, принявших в ней участие, подписала пакт Келлога[132] – торжественный отказ от любых войн, а после 1945 года такого рода отказы вошли в обиход международных конвенций, от документов ООН до Хельсинкского договора. Однако все правительства знают, что всерьез такие отказы никем не воспринимаются, потому и ведут себя соответствующим образом. Из-за этого никто не станет объявлять все правительства мира преступниками. Объявить неприятное, но неизбежное преступным – малопродуктивно. С тем же успехом можно объявить преступлением мочеиспускание и дефекацию.

Самый поверхностный взгляд на мировую историю, как догитлеровскую, так и послегитлеровскую, учит, что войны так же невозможно удалить из межгосударственной системы, как дефекацию и мочеиспускание – из биологической системы человеческого тела; требуется небольшое мыслительное усилие, чтобы понять, почему это так. Войны ведутся между государствами; они вписаны, встроены в систему государств, потому что (и до тех пор, пока) государства обладают монополией на власть и насилие. Монополия на насилие неотъемлема от государства; это необходимое условие, для того чтобы внутренние групповые и классовые конфликты между его гражданами решались ненасильственно. Но эта же монополия приводит к тому, что конфликты между государствами, коль скоро они доходят до высшей точки, могут быть решены только войной. Дело обстояло бы иначе, если бы над государствами существовала еще одна высшая инстанция власти и насилия: единственное, охватившее всю Землю универсальное государство, которое служит посредником между составляющими его государствами, как федеративное государство служит посредником между составляющими его землями. Но ведь такое мировое государство и есть мечта всех великих завоевателей, воплощенная в основанных ими империях, правда, так ни разу и не достигнутая. Пока политический мир состоит из множества суверенных государств, шиллеровские строки останутся истиной:

Отнести войну к области криминального права так, как это пытались сделать в Нюрнберге, означает сделать ее еще ужаснее, ведь тогда проигрывающие будут вынуждены сражаться не до победы или поражения, но до смерти.

Разумеется, можно возразить: в Нюрнберге была объявлена преступлением отнюдь не каждая война, но только захватническая или агрессивная. То, что Гитлер вел именно такую войну, по меньшей мере на востоке Европы, никем не оспаривается. В отличие от Первой мировой, во Второй мировой даже вопрос не встает о «виновнике войны». Гитлер планировал эту войну, хотел ее и вел с двумя целями: ближайшей – великогерманский рейх, и дальней – мировое господство.

Но даже это не может быть признано преступлением сейчас, когда общим мнением стало, что войны должны быть искоренены, поскольку при нынешним развитии военной техники они могут поставить под угрозу жизнь самого человечества.

Ведь если войны неизбежны в мире суверенных государств и если они в наш технический век оказываются смертельно опасны для всего человечества, то по логике на повестку дня человечества ставится «war to end war», война за окончание всех войн. Как было сказано, единственным средством устранить войны является мировое государство, а к мировому государству, кажется, нет иного пути, кроме как война за мировое господство. По крайней мере, исторический опыт другого пути нам не указывает.

То, что организации вроде Лиги Наций[134] или ООН[135] не могут устранить войну из международного обихода, сегодня очевидно всем. С другой стороны, самый прочный и самый длительный период мирного существования Европы, который нам известен, Pax Romana[136] первых четырех веков нашей эры, был периодом целой серии римских завоевательных войн, и только в связи с этими войнами был возможен. Imperium Romanum[137] и Pax Romana в сущности синонимичны. Приведем другой, более мелкий, но по времени более близкий пример: между государствами раздробленной Германии столетьями шли войны, среди них очень длительные и разорительные, такие, например, как Тридцатилетняя война, и шли они до тех пор, пока Бисмарк не объединил Германию – объединил войной. А как обстоят дела с самой Второй мировой? Разве в конце концов не стала эта война, вольно или невольно, сознательно или стихийно, для двух ее участников, России и Америки, войной завоевательной, войной за создание империй? Разве НАТО или Варшавский договор, по сути дела, не являются империями, американской – с одной стороны, советской – с другой? И разве не боролись две эти империи в холодной войне за мировое господство, пока эта война не задохнулась в условиях «атомного пата»? И разве не следует признать, что русская и американская зоны господства, сложившиеся в результате Второй мировой, единственные регионы на планете, где царит прочный мир? Звучит парадоксально и кощунственно, но все успешные завоеватели и основатели мировых империй сделали для мира больше, чем все бумажные декларации, торжественно запрещавшие войны. Нет, преступление Гитлера не в том, что он пытался подражать этим завоевателям, или, если взглянуть на ситуацию по-другому, не в том, что он безуспешно пытался совершить то, что совершили его американские и русские победители, которых он к этому свершению, сам того не желая, и подтолкнул.