Книга на книжной полке - Генри Петроски

Здесь Нодэ говорит о «трех страстях — к распознанию, к выставлению напоказ и к единообразию»[263]; эти страсти и впредь заставляли многих владельцев «изрядно украшать корешки книг, и так уже переплетенных».

Переплетать книги по-новому начали около 1700 года, по крайней мере в Англии: общепринятая манера переплетать работы автора в один большой том сменилась новой модой — выпускать их отдельными томами[264]. Например, в 1692 году пьесы Бена Джонсона вышли одним томом формата ин-фолио. Но в 1709 году новое издание произведений Шекспира состояло из девяти томов формата ин-октаво. Переплет к тому времени стал уже нормой книжной торговли, и цены на него, согласованные между продавцами, публиковались каждый год[265]. Книжные лавки предлагали книги по ценам, в которые уже включался стандартный переплет — как правило, из обычной овечьей или телячьей кожи, без текста и украшений на корешке и обложках[266]. Но когда вошли в моду многотомные издания, велик был риск того, что покупатель унесет из лавки два четвертых тома и ни одного пятого. Покупатель мог осознать свою ошибку, уже прочитав довольно много, поэтому продавец мог обнаружить, что у его товара нарушена комплектация, только после того, как продаст последнее собрание сочинений (более внимательный покупатель которого указал бы, что на полке нет четвертого тома, зато стоят два пятых). Именно такие казусы, вероятно, заставили книготорговцев печатать номера томов (порой только их и ничего больше) на корешках стандартно переплетенных книг[267].

Поскольку в XVIII веке книжные лавки начали продавать гораздо больше книг, стала острее проблема их различения — как томов в многотомных изданиях, так и отдельных книг. Поскольку новый владелец обычно заново переплетал книгу, потому что переплеты из телячьей кожи и других «непрестижных» материалов ему не нравились, нет точной информации, когда на корешке повсеместно стали печатать заглавия, имена авторов и другую полезную информацию. Но в первой половине XVIII века начали печатать на корешках номера томов, и вскоре распространился обычай печатать там имя автора и заглавие, а заодно и год издания. Особенно это касалось книг в роскошных, а не рядовых переплетах.

В «Энциклопедии» Дени Дидро и «Исследовании о природе и причине богатства народов» Адама Смита ясно показано, что большая часть XVIII века была эпохой ручного производства и разделения труда. Почти всё — от булавок и карандашей до переплетенных книг — изготавливалось поэтапно силой человеческих рук; в производстве не было задействовано почти никакой другой силы, кроме мускульной. Конечно, тогда же стремительно развивались паровые машины, но сначала их применяли главным образом для откачивания воды из шахт и обслуживания оборудования на мануфактурах. Со временем пар стал приводить в движение суда, а позднее и железнодорожный транспорт, а далее стал источником энергии для самых разнообразных машин. Книжная индустрия не осталась в стороне: в XIX веке она также была захвачена всеобщим стремлением механизировать производство и питать энергией все, что могло двигаться.

Тканевый переплет, какой используется сегодня, впервые был опробован в 1823 году, но только в 1830-м начали «переплетать все экземпляры одной книги одинаково»[268]. В том году появился станок, наносивший буквы на цельнотканевые крышки, к которым затем крепилась отпечатанная книга. Это нововведение открыло новый этап в книгопечатании и книготорговле. Раньше книготорговец переплетал вручную лишь столько книг, сколько мог продать в ближайшее время. С наступлением машинной эры издатели сами переплетали весь тираж в соответствии со вкусами времени[269]. Книжным лавкам больше не было нужды хранить непереплетенные листы, и полки в них стали такими же, как в библиотеках: там уже долгое время книги стояли вертикально, корешками наружу. Если в частной библиотеке совпадали переплеты томов многотомных изданий, а то и всех книг вообще, то у издателей совпадали переплеты всех экземпляров одного тиража. Чем больше выпускалось и продавалось книг, тем больше требовалось для них полок.

В конце второго тысячелетия существуют самые разные книжные магазины; среди тех, что привлекают много внимания, — огромные книжные универмаги. На первый взгляд эти книжные империи так же отличаются от лавок XVII века, как лазерный принтер — от станка, на котором Гутенберг печатал свою Библию. Эти магазины называют сетевыми (по-английски — «цепными», chain stores), но цепи здесь метафорические: это магнитные бирки, которые активируют сигнал тревоги, если книгу пронесут через противокражную рамку до того, как кассир размагнитит датчики. Но по территории магазина с книгой можно совершенно свободно ходить, сидеть с ней в мягком кресле или за чашкой кофе, который здесь же продается. В этом отношении современные большие магазины напоминают те лавки, которые посещал Сэмюэл Пипс: в них «для покупателей ставились стулья, так что они могли сидеть и читать, сколько вздумается»[270].

И в больших книжных супермаркетах, и в маленьких независимых магазинах есть одна общая деталь: это полки, на которых выставлен товар. В XX веке, как и на протяжении всей своей истории, книжные полки продолжали меняться. Среди самых популярных предметов книжной мебели — свободно стоящие стеллажи. Они редко бывают выше уровня глаз, а обычно гораздо ниже. Такие стеллажи удобны, когда вы выбираете книги с другом или супругой: каждый может вести поиски независимо, не теряя из виду компаньона — возможно, он захочет показать вам какую-то книгу или сообщить, что пора уходить. Если стеллажи выше, как, например, в магазине «Барнс энд Нобл» в моем районе, то мне приходится подолгу искать мою жену, чтобы показать ей найденную книгу или узнать, готова ли она уйти из магазина. Я ищу ее в одном ряду, а она как раз уходит в другой; смотрю налево, а она бродит по отделу справа от меня. Если стеллажи и шкафы не выше уровня плеч, то продавцам удобнее присматривать за покупателями, а пространство магазина кажется более открытым.