Долг - Виктор Строгальщиков

Дело было в воскресенье. Офицеры вне полка, как водится. Строимся на плацу к разводу на обед – жара страшная, солнце печет. И все так долго, медленно, и целый год до дембеля. Тоска, и жрать охота. И вдруг вспышка – яркая, ярче солнца. И запоздалый удар по ушам – сильный, дальний, тугой... Поднимаю глаза и вижу в небе, ближе к горам, клубящийся и уходящий вверх, сам себя подкручивающий снизу багрово-желтый с черным гриб большого взрыва. Точно такой я видел нарисованным на плакатах ОМП и в кинохронике про империалистов. ОМП означает оружие массового поражения. На эту тему нам читают лекции и проводят занятия. «Вспышка слева!» – падаешь направо лицом вниз и закрываешь голову руками. Здесь вспышка прямо перед нами, мне надо развернуться и упасть назад, но там стоит Колесников, как я буду падать на него...

Что я почувствовал тогда? Страха не было, это точно. Не было вообще ничего, кроме внезапной пустоты внутри. Однако голова работала: успел отметить, что нет теплового удара – значит, далеко, гораздо дальше, чем представлялось глазу. Но что это меняло?

Кто первый заорал «В ружье!» – потом так и не выяснили. Кричали отовсюду. У нас во взводе команду отдал сержант Лапин. Помню хорошо, как мы толпой, грохоча сапогами, бежали по брусчатке плаца к своей казарме. Помню сержанта из первого взвода, дежурного по роте, который ничего не видел и не знал и не хотел открывать оружейную комнату. Сержанта повалили, вырвали ключи... Потом без строя понеслись потоком вниз по лестнице. На улице замешкались, толкались. Вторая рота уже бежала мимо клуба к главным воротам техпарка, наискось по плацу несся первый батальон, но Лапин скомандовал налево, за угол казармы, где в заборе техпарка были технические ворота с висячим замком. По ту сторону ворот был караульный пост, и когда мы полезли через ворота, я боялся, что часовой начнет стрелять. Но обошлось. Мы так орали, что часовой сам бросился к замку. Здесь, рядом, были наши боксы.

Да, погуляли мы тогда, недели две расплевывались...

Опять шаги и плеск, приходят Лунин и Николенко. Взводному понравилась моя придумка с бахилами, но перед наступлением приказывает снять: бахилы светлые, заметны в темноте, демаскируют и вообще неуставная самодеятельность, контролерам не понравится. Какие, на хрен, ночью контролеры? А вот такие, отставить разговорчики. Взводный смотрит вдоль окопа, я прямо чувствую, как у него ворочается в голове: идти с проверкой дальше или нет. «Как там у тебя?» – спрашивает Лунин. Порядок, говорю. Лунин советует курить поосторожнее. Так ведь отбой! Вот именно, отбой, всем спать положено, а спящие не курят.

В половине двенадцатого бреду по крепко залитой уже траншее и толкаю соседа-каптерщика. Гоню его будить других, приказываю снять бахилы. Ногам сразу становится холодно. Знаю, что мерещится, не могут сапоги так быстро промокнуть. Забыл передать через Ару, чтобы не примыкали штык-ножи. Днем мы атакуем с примкнутыми штык-ножами, как положено, а ночью их на ствол не надеваем, чтобы в темноте не напороться самому и других не поранить. Проверяющие это понимают.

Без десяти по траншее передают приказ приготовиться к атаке. Мы пробежим вперед цепью метров двести и потом уйдем налево, в овраг. Только сейчас понимаю, что мое третье отделение в этом случае окажется первым. Что, взводный к нам перебежит? Или мы пропустим тех, кто справа? Ни черта не ясно. Сзади слабо вспыхивают фары. Оттягиваю пилотку с уха, сквозь шум дождя слышу танковый гул. По окопам новая команда: пропустить танки. Матерюсь и озираюсь. Окоп хороший, в полный профиль, но стенки голые, без досок и креплений, а танк тяжелый. Моторный рев и свет все ближе. Срез окопа все виднее. Вот вмятина, где я съезжал на заднице, и против света виден крупный дождь. Да ну вас на хрен! Отбегаю в сторону, боком опускаюсь на дно возле стенки. Плечо и локоть у меня в воде, шинель на бедре промокает мгновенно. Ноги я держу согнутыми в коленях, чтобы не зачерпнуть голенищами окопной жижи, автомат на груди, ствол касается шеи, он холодный. Рев и лязг отовсюду. Потом ощутимый толчок, когда танк переваливает траншею. Свет исчезает, звук мотора на мгновение становится еще громче, носом я ловлю кормовой выхлоп. Где-то близко и справа, в отделении Полишки. Пронесло. Встаю, отряхиваюсь, руки мокрые. Чувствую грязь на лице, вытираю рукавом шинели.

«Взво-о-од!» – доносится из темноты заполошный голос Лунина. Не умеет он командовать, пацан. Лезу вверх. Грунт под ногами сырой, липкий. Окликаю Маму, который должен бежать слева, – он на месте. Кричу направо – там отзывается старик Борисов, последний в цепи отделения Полишки. Ночное наступление – это вообще сплошная матерная музыка. Мы постоянно перекрикиваемся, чтобы не потерять равнение, и делаем это привычным нам набором слов. Впереди справа я вижу два танковых кормовых огонька. Танк ночью – это хорошо, по нему мы равняем строй, к тому же ночью танкисты прут вперед не слишком сильно.

– Внимание! – Лунин кричит совсем близко. – Перестроиться! Взводной колонной за танком – вперед! Первое отделение – вперед! Остальные подтянись!

Это хорошо придумано. Кричу своим «Ко мне!», сам поглядываю вправо, где шумит Полишко. Как только он командует «За мной, бегом!», я повторяю команду и забираю вправо, ориентируясь по танку и топоту Полишкиных солдат. Почти втыкаюсь в чью-то спину – наверное, Борисов, кто еще. Обхожу слева, обгоняю. За мной буханье шагов, шарканье одежды, это мои подтягиваются. А глаза-то привыкают! Догоняю Полишку, пристраиваюсь к его левому плечу. Теперь взвод бежит слитно, в колонну по три, метрах в десяти за танком, и даже дождь не может перебить гарь выхлопа и масляную теплоту мотора. Так-то лучше. Какой смысл чесать по полигону цепью? Подбежим к рубежу – развернемся. И вообще есть военная логика: танк прикрывает нас от пулеметного огня условного противника. А дождь все холоднее, или просто я застыл в окопе? Ничего, скоро от нас пар повалит...

Пробежав наискось в свете подфарников, Лунин уводит нас влево. Где-то здесь прячется в темноте спуск в овраг. Вот он, прямо перед нами. Сапоги скользят по глине. Мама сзади ойкает и бьет меня по ногам, я скатываюсь в грязь и сразу весь уделываюсь. Впереди ругается невидимый Николенко. А я-то думал, что он забыл все матерные выражения. Шинель в грязи, руки в грязи, автомат в грязи. На дне оврага настоящее болото и видимости никакой. Ну командиры хреновы! Могли бы догадаться, что ждет нас в дождь на дне оврага, и отменить задумку.

Справа над оврагом взлетает одинокая и потому ужасно несерьезная ракета. Мы инстинктивно сворачиваем навстречу ей, тогда как надо от нее, в другую сторону, лицом к противнику. Взводный кричит, я повторяю. Лезем по склону оврага налево, толкая грязь руками и коленями. Лично мне уже по фигу, беречься нет смысла, я по уши в грязи. Выползаю наверх и лежу, уставившись вперед из-под нависшей каски. Ракета догорает. Ничего не вижу, кроме пучка травы под носом. Еще ракета, поближе и ярче. И прямо перед нами, метрах в десяти, вдруг молча поднимаются рыжие фанерные мишени. У меня мороз по коже, так это неожиданно и по-детски страшно! Черт, почему так близко? Переваливаюсь на бок и через плечо смотрю назад. Там вспыхивают огоньки, что-то потрескивает. Огоньки слегка танцуют, пухнут и вдруг проносятся надо мной со свистом и шелестом.