Тайные боги Земли - Александр Сухов

– Не, Андрей, от таких я давно отвык, – улыбнулся Макарыч, – кашель, понимашь, ажно легкие выворачивает наизнанку. Эти тоже не подарок, но полегче нашенских будут – не так душат, потому как «лайт».

Молча выкурили: он – свою английскую сигарету, я – беломорину. Легким щелчком отправив окурок в недолгий полет к ближайшей урне, я дружески хлопнул приятеля по плечу.

– Ты, Василий, пока поднимайся к себе, а я в магазин сгоняю, что-нибудь к столу прикуплю. Кстати, Алевтина Константиновна, надеюсь, жива, здорова и не откажется пропустить рюмашку-другую, как в старые добрые времена.

– Ты это, не парься насчет Альки. Уехала на неделю к Натахе – если помнишь, младшая моя. Родила дочка, понимашь, второго внука, вот мы и помогаем по очереди. Так что обойдемся без торта и сладкого вина.

– Э… Макарыч! Да ты у нас, смотрю, уже дед со стажем. Поздравляю от всей души!

– Дык не моя заслуга, – засмущался откровенно довольный Макарыч.

– Ладно, потом поболтаем про твоих внуков. Побежал я. Короче, жди.

– Слушаюсь, вотр екселенсе[16], – отчеканил Макарыч.

– Чего это ты вдруг на старости лет решил по-французски выучиться?

– Это все внучка моя. Сама учится во французской спецшколе, понимашь, ну и нас с Алевтиной потихоньку приобщает. Говорит, дескать, каждый культурный индивид обязан владеть французским языком. Специально приезжает по субботам, понимашь, проверить домашнее задание и загрузить деда с бабкой на следующую неделю. Короче, скоро я и Алька будем свободно чесать на языке Вольтера и Мольера.

– А… понятно. Я уж было подумал, что ты на старости лет заговариваться начал…

Минут через сорок, отягощенный объемистыми пакетами с выпивкой и закусью, я давил на кнопку дверного звонка квартиры своего приятеля. Дверь оказалась не запертой, о чем громогласно известил сам хозяин.

Василий находился на кухне. Он вертелся у газовой плиты и со знанием дела помешивал шкворчащую на сковороде картошку. На кухонном столе возвышалась трехлитровая банка маринованных огурцов.

– Алевтина закатывала, – кивнув головой в сторону банки, похвастался Василий Макарович, – мастерица она у меня, понимашь, насчет всяких там заготовок. Я ей говорю: «Побереги себя, старуха. Кому нынче нужны твои огурцы и помидоры, коль их в магазине пруд пруди?», а она мне на это: «Ничего-то ты, дед, не понимаешь. У нас все на перегное и без яду, а на прилавках – сплошь химия. Пока я жива, мои внуки будут питаться здоровой пищей». Кремень, понимашь, а не баба. Но с понятием.

Пока Макарыч расписывал достоинства своей супруги, я выкладывал на стол содержимое принесенного мной пакета. Мелочиться не стал, зная неугомонный характер приятеля, из выпивки купил бутылку хорошего коньяка, пару пузырей родной водяры, для комплекта литровый вискарь и полдюжины банок пива, настоящего чешского, на тот случай если Василий Макарович наутро очень возжелают похмелиться. Для закуси приобрел пару банок красной икры, дорогой сырокопченой колбаски, сыру и еще много чего по мелочи.

– Ну ты даешь, Андрюха! – искренне изумился Василий. – Не многовато ли будет?

– Так запас… он, как говорится, кое-где не лишний, к тому же, лучше иметь под рукой пузырь, чем лихорадочно метаться по темноте в поисках дежурной точки.

– Вообще-то верно. В таком случае, накатывай для разгону, пока картофан, понимашь, жарится.

– С чего начнем, Василий?

– А давай-ка коньячку тяпнем, – махнул рукой хозяин…

Пол-литровая емкость с коньяком опустела аккурат к тому моменту, когда окончательно «дозрела» на сковороде картошка. За это время Макарыч успел поведать мне про всех знакомых мне соседей и о моей бывшей жене. Как оказалось, Людмила лет пятнадцать назад вышла замуж за какого-то «богатенького», но «плешивого и рябого – не чета мне» мужичка. Квартиру продали «чебурекам». С тех пор о ней ни слуху ни духу. По большому счету я обрадовался, что моя бывшая здесь больше не живет – даже помыслить не могу, что бы я сделал с этой стервой при встрече. Хотя, пораскинув мозгами, решил, что, не придумай Людмила коварный план моего выселения, вполне вероятно, я давно бы лежал на каком-нибудь столичном кладбище, а может быть, мой прах покоился в районном колумбарии. Короче говоря, к тому моменту, как закончился коньяк, я отпустил все грехи бывшей своей второй половине и мысленно пожелал ей тихого семейного счастья с рябым да плешивым.

Опрокинув последнюю рюмку солнечного напитка, Макарыч смачно крякнул, закусил долькой лимона и посмотрел на меня слегка осоловелыми глазами.

– Знаешь, Андрюха, почему советскому человеку всегда внушали, что коньяк пахнет клопами?

– Почему же?

– А все для того, понимашь, чтобы больше пили водку. Коньяку мало, и для его изготовления нужен виноград, а для производства водяры опилок на каждой пилораме немерено. Вот они сволочи и понапридумывали насчет клопов, мол, побрезгует пролетарий – нам больше достанется.

Поскольку Макарыч не собирался довести до сведения единственного своего слушателя и собутыльника, кто такие эти загадочные «они», пришлось мне задать ему соответствующий вопрос:

– И кто же, по-твоему, были эти злодеи?

– Ну как, кто? – не без превосходства посмотрел на меня хозяин. – Конечно же, партократы – олигархи советские. Запустили утку про клопов, понимашь, вот трудящийся человек вместо благородного напитка травил себя всякой гадостью. А в результате резекция желчного пузыря. – Он осторожно коснулся своего правого бока. – Знаешь, как больно было, когда пузырь закупорило – ни вздохнуть, ни охнуть. К тому же, два дня перед операцией, понимашь, весь желтый, как китаец, ходил.

– Зато сейчас на прилавках разнообразие сортов и этикеток, – ехидно заметил я. – А внутри все одно и то же, хоть за сто рублей, хоть за тыщу. А куда деваться? Выпить-то хочется.

– Прав ты, Андрюха, – в знак согласия Макарыч «свернул голову» вискарику и разлил напиток по стопарям. – Иногда мне кажется, что над всеми нами, русскими, проводят какой-то эксперимент. Сотворят, понимашь, какую пакость и наблюдают – выживем мы или загнемся. Смотрят, выжил русский человек, значит, нужно что-нибудь погнобливее выкумарить. Вот теперь черных на нас напустили. Идешь по улице, а вокруг одни они, ажно не по себе становится. Раньше на весь мой родной Крюков из всех иностранцев был один китаец. Ты не поверишь, но звали его Хуэй. Ну, народ немного переиначил – для удобства пользования удалил одну букву. Впрочем, китаец не обижался. Ездил себе на лошадке, всякую старую одежду и дырявые самовары у местного населения скупал, точнее, осуществлял натуральный обмен: за тряпье и цветмет расплачивался отрезами ситца, карамельными петушками, хлопушками и пугачами. Теперь брат мне пишет, не стало проходу от всяких таджиков, азербайджанцев и прочих инородцев. А что в Москве творится! Прут, будто у нас тут повсюду медом намазано. При Советской власти такого не было.