Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939: На пути к большому террору - Игорь Симбирцев

Хотя все это было, с 1933 года Горький фактически стал для ГПУ невыездным, когда Сталин мягко, но настойчиво порекомендовал писателю лечить больные легкие вместо привычной Италии в советском Крыму – это был приказ «органам» больше Горького из СССР не выпускать. В последнюю поездку в 1936 году в Крым Горький, обложенный там гласными и негласными сотрудниками НКВД, оказался почти изолированным, только из-за болезни дочери ему удалось тогда вырваться в Москву навстречу скорой болезни и смерти. И дело даже не в том, что в годы больших репрессий в смерти Горького, якобы тайно изведенного ядами, обвинили очередную группу «врагов народа», – это была тогда привычная практика и касалась кроме Горького и других высокопоставленных покойников. Дело в устойчивой версии, что Алексей Максимович Пешков, вошедший в нашу литературу под псевдонимом Максим Горький, действительно был отравлен, но не врагами советской власти, а самой советской спецслужбой, а его заклятый друг Ягода был в курсе этой тайной ликвидации по поручению самого Сталина. И в отличие от многочисленных версий таких тайных отравлений, захвативших даже фигуру Дзержинского, в смерти Горького действительно много подозрительных моментов, укрепляющих сторонников этой версии о тайной ликвидации в их правоте.

Во-первых, это заметное охлаждение между Сталиным и Горьким после съезда Союза писателей в 1935 году из-за разных взглядов на литературные процессы в стране и заступничества Горького за некоторых опальных писателей типа Бориса Пильняка. Сталин мог вполне и опасаться, что поддержавший поначалу коллективизацию и репрессии чекистов против «вредителей» Горький может в ужасе отшатнуться, когда начнется настоящий Большой террор, к тому же он был не чужд «правым» в партии и лично дружил с Бухариным. Открыто расправиться со сделанным литературной иконой в Советском Союзе Горьким было тогда никак невозможно. А огромный авторитет Горького в стране и его связи с литераторами за рубежом могли стать для Сталина проблемой – это уже мотив, совсем не вольнодумные стихи Пушкина или Лермонтова, которые явно не могли вызвать приказа царя жандармам убить молодых поэтов под видом дуэли. Кроме того, вокруг Горького к моменту его смерти в июле 1936 года было подозрительно много и кадровых сотрудников НКВД, включая бывшего здесь даже в день смерти Ягоду, и тайных агентов этой службы. Перед трагической развязкой на даче в Горках, где Алексей Максимович провел последние дни своей жизни, внезапно сменили весь персонал, якобы заболевший тяжелой формой ангины. Предполагают, что вирус был из спецлаборатории НКВД, а умереть от его распыления должен был сразу и Горький, но выжил благодаря природной закалке, и пришлось добить уже прямой инъекцией яда. А накануне смерти Горького заменили и медсестру, дававшую ему лекарства, и в момент смерти у его постели была только последняя любовница Мария Будберг; не имея никакого медицинского образования, именно она дала Горькому какое-то последнее лекарство в его жизни.

Мария Будберг давно была агентом НКВД, еще в заграничный этап жизни Горького освещавшей его для кураторов с Лубянки, сейчас это твердо установлено документами. Эту загадочную роковую женщину Марию Закревскую-Бенкендорф-Будберг называли «красной Мата Хари», еще в 1918 году она была любовницей английского разведчика в России Локкарта, арестована вместе с ним и завербована в ВЧК лично Яковом Петерсом. Не так давно бывший разведчик КГБ и писатель Леонид Колосов нашел в лубянских архивах подтверждение осведомительской работы Марии Будберг на ГПУ в отношении Горького, и Колосов тоже был уверен в участии Будберг в тайном отравлении писателя. С обострением болезни Горького она срочно прибыла в СССР из Европы, хотя с писателем ранее почти порвала отношения и жила со знаменитым английским писателем-фантастом Гербертом Уэллсом, как подозревают, прибыла она в Москву вызванная срочным приказом спецслужб.

А в последний день жизни Горького на дачу Мария Будберг прибыла в сопровождении лично Ягоды и двух сотрудников его ведомства в штатском. После же выдачи «последнего лекарства» (некоей таблетки, которую Горький якобы несколько раз пытался выплюнуть) и смерти Алексея Максимовича она дачу спешно покинула опять же в сопровождении тех же двух сотрудников службы Ягоды. А затем сюда же к одру умиравшего Горького прибудет и сам Сталин и будет шипеть из-за чего-то на Ягоду, даже заявит горьковским секретарям, что Ягоде здесь делать нечего. Все эти обрывки мозаики дают вполне приемлемую версию умышленного отравления Горького НКВД руками своего агента, гораздо более убедительную, чем обычно в случаях «странных смертей».

Хотя однозначного вывода о ликвидации Горького НКВД с участием бывшей его любимой женщины так никто и не сделал, возможна и естественная смерть, с легкими у него давно были серьезные проблемы. Приходилось сталкиваться и с оригинальной версией в любовно-шекспировском стиле о том, что Мария Будберг отравила своего знаменитого любовника из личных побуждений, без принуждения ее к этому НКВД и Ягодой. О такой версии в своей книге «Горький» упоминал известный горьковед Павел Басинский, но эта версия уж очень экзотична и практически не проверяема теперь никакими фактами.

Хотя нельзя не отметить, что мотив для такой ликвидации Горького у власти и ее спецслужбы не столь уж полноценный. Мелкие литературные споры и заступничество за нескольких опальных коллег из писателей такой фигуре, как Алексей Максимович, вполне могли бы простить. Был другом Бухарина с Ягодой – но мало ли других их друзей в 1937 году по сигналу власти от них отвернулись и предали. Все же ни к какому явному диссидентству в отношении к Сталину Горький до самой своей смерти не склонился. На посту главы советских писателей продолжал четко проводить большевистскую линию, в газетах пел осанну Беломорканалу, а в своей публицистике все так же славил советскую власть. Спецслужбам же и Ягоде, честно говоря, вообще трудно представить, чем Горький мог быть опасен. Своей поздней публицистикой писатель даже сделал НКВД посмертный подарок в виде суровой фразы: «Если враг не сдается, его уничтожают!» Эту горьковскую цитату чекисты уже после его смерти сделают своим паролем, страшным саундтреком к бойне 1937–1939 годов. Очень легко предположить, что и бойню 1937 года Горький мог бы с тем же энтузиазмом поддержать своим пером и словом, найдя и ей множество объяснений для Сталина.

В отличие от смерти Горького не слишком убедительны попытки доказать организацию ГПУ в 1930 году убийства Владимира Маяковского под видом самоубийства. Равно как не столь убедительна и параллельная версия об умышленном доведении поэта до выстрела в себя чекистской операцией, включая пассажи о специально для этого присланном в подарок с Лубянки пистолете. Как, например, ничем документально не подтверждена версия об убийстве под видом самоубийства сталинского наркома тяжелой промышленности Орджоникидзе, к которому якобы прямо перед роковым выстрелом заходил в комнату неопознанный курьер с Лубянки.

В отличие от самого «пролетарского писателя» Горького самый «пролетарский поэт» той эпохи Маяковский ни в какие принципиальные споры с советской властью вступить не успел, да и по своей значимости влиянием, подобным влиянию на вождей страны Горького, не обладал. Никакого мотива для власти или ГПУ здесь не просматривается, а инсценировать самоубийство после убийства не в пример труднее, чем действительно больного человека подтолкнуть к краю нужным «лекарством» из рук женщины, которой тот полностью доверяет. Тем более что Маяковский застрелился в состоянии давно тянувшейся у него глубокой депрессии на почве литературных споров и личных переживаний, застрелился сразу после ухода от него в результате очередной ссоры его любовницы актрисы Вероники Полонской. Да и бывшей любовнице Лиле Брик поэт несколько раз угрожал самоубийством накануне, по ее словам, даже пытался стреляться, но тот самый подаренный от ГПУ пистолет дал осечку.