Гипнотизер - Андреас Требаль

Я лишь едва заметно улыбнулся. Как бы сейчас ни пыжился граф, до законодательной реформы Наполеона сие место с полным правом могло быть причислено к проклятым. Да и сегодня Консьержери крайне малосимпатичное учреждение с его лабиринтом коридоров и камер-одиночек с их убогой меблировкой. Я взглянул на остекленную дверь в кабинет, где меня допрашивал Даниель Ролан сразу же по прибытии сюда из тюрьмы Ла-Форс. Обращаясь ко мне через забранное деревянной решеткой оконце, Ролан тогда пообещал лично заняться моим делом, и как можно скорее. Поскольку ныне придерживаться буквы закона должен был даже сам главный судья Парижа, это означало для меня еще одну ночь пребывания за этими стенами. «Воспринимайте все с юмором, — сказал мне тогда на прощание Даниель Ролан. — Ибо тот, кто нынче заперт в Консьержери, с полным правом может причислить себя к сливкам общества — дворянству, крупным финансистам, нотариусам или чиновникам высокого ранга».

— Могу я вас спросить, месье Бусико, — обратился я к одному из канцеляристов, — вы не позволите взглянуть на ту камеру, где в тот раз я томился в одиночестве? Вы, должно быть, помните, что я по профессии психиатр. И мы никак не гарантированы от дурных воспоминаний и ночных кошмаров. И вот я подумал: зайду-ка я еще раз поглядеть на эти стены, на сей раз как гость.

— Придется потерпеть до следующего раза. Дело в том, что ваша камера сейчас занята.

Без особых церемоний Даниель Ролан указал на лестницу, ведущую к кабинетам. Мы поднялись чуть ли не на мансардный этаж здания, где у следственного судьи имелось нечто вроде гарсоньерки, служившей ему и рабочим кабинетом, оконце которой смотрело прямо на Тур Дорлож и Тур де Монтгомери, и в придачу на две из четырех башенки Сен-Шапель.

— Нашему достопочтенному графу пока что незнакомо сие милое прибежище, месье Кокеро, — дружески отметил Даниель Ролан, приглашая нас сесть. — И то, что вы сейчас оказались здесь, вероятно, может быть прихотью судьбы. Если бы не месье граф, ни за что бы вам здесь не сидеть. Позвольте мне уж говорить без обиняков.

— Да-да, я уже намекал месье Петрусу на то, что может случиться так, что вам потребуется его помощь. Но сейчас прошу вас, месье Ролан, вы уж не интригуйте меня более, поведайте, как складывается обстановка?

— Элен на свободе, цела и невредима.

— Безмерно благодарен вам и вашим коллегам.

Граф де Карно едва слышно произнес эти слова, но в глазах его вспыхнул огонь. И все же слишком уж долго дожидался он благой для него вести, чтобы не расчувствоваться. Слезы тут же смыли всю напускную светскость. Как и любой отец, который услышал от полиции, что дочери ничто не грозит, этот человек с плачем шумно высморкался в носовой платок.

Даниель Ролан, с чувством выполненного долга откинувшись на спинку кресла, горделиво и раздумчиво потирал выступавший вперед подбородок. Лишь усталые глаза оживились на мгновение, от чего он как будто помолодел. И все же мне казалось, человек этот не производил впечатления вполне и окончательно удовлетворенного счастливым исходом дела. Что, впрочем, не помешало ему предложить нам обмыть добрую весть несколькими рюмочками коньяку.

— Если есть повод, почему бы не поднять за это бокал. Итак: за Элен, за графиню де Карно! Двести восемьдесят семь дней ее вынужденного заточения миновали!

— У вас… такой вид, месье Ролан, вид человека… лишенного иллюзий, что ли.

— Вот что, граф, ваша дочь сейчас в Шампани, в Энерне, именно там ее и освободили. Сегодня, в половине четвертого утра. Ее просто выкинули из кареты, но прошу вас — не понимайте сказанное мной слишком уж буквально. Она лежала на земле связанная, с заткнутым ртом. И, по ее же словам, это был единственный момент, когда с ней обошлись бесчеловечно. Исходя из этого…

— …вы и до сих пор не можете с определенностью сказать, кем являются похитители и где они укрывали Элен. Из чего в свою очередь следует, что и о судьбе денег, выплаченных мной похитителям, вам также ничего не известно. Понимаю вас.

— Вот вы и сами ответили на все ваши вопросы, причем ответили верно, граф. Мне почти нечего добавить, остается лишь заверить вас, что мы не успокоимся до тех пор, пока это преступление не будет расследовано до конца и виновники его не предстанут перед судом.

— Разумеется, разумеется. Разве может быть иначе?

Граф де Карно пригубил коньяк, и по его виду я понял, что напиток не пришелся ему по вкусу, что меня удивило мало — предложенный нам Роланом коньяк больше смахивал на разведенное водой и приправленное перцем суррогатное пойло. Рот графа презрительно скривился.

— Разделяю ваш скепсис, граф, — понимающе произнес судья Ролан. — Но не теряю надежды обнаружить и деньги или хотя бы часть их. Давайте все же будем смотреть на вещи с оптимизмом — я обещал вам найти Элен и нашел ее. Она на свободе. Вероятно, уже сегодня вечером вы обнимете ее.

— Ладно, ладно. Ну, а если миллион так и не будет найден, можете считать меня банкротом.

— Какое ужасное слово.

— Это ваш коньяк ужасен, месье Ролан. И мне искренне жаль, что именно в такой момент я вынужден говорить вам это. Понимаю, вы человек занятой и вам нет дела до коньяков. С другой стороны, я не могу уразуметь, как это правительство Франции может допустить подобное в отношении человека вашего уровня.

Мне ужасно захотелось хлопнуть графа по ляжке. Без пяти минут банкрот, хоть и граф, и берется упрекать высокопоставленного служителя юстиции в том, что, дескать, последний потчует его мерзким коньяком. Более нелепую форму выражения аристократической спеси и выдумать трудно, нежели только что прозвучавшая из уст графа реплика. Однако судебный следователь мог постоять за себя. Причем для этого ему с лихвой хватило одной только фразы:

— А с этим уж не ко мне, а скорее к вашему сословному коллеге графу де Пейроне — он, как вам известно, у нас министр юстиции.

С этими словами Ролан протянул графу руку — жест достаточно красноречивый. Соответствующей была и мимика — агрессивно выпяченный вперед подбородок, жесткие складки у рта, недовольно наморщенный лоб.

А месье граф между тем смеялся.

— Какой же я и вправду реликт аристократии! И к тому же великолепный экземпляр, месье Ролан! Вы уж не обессудьте. А вообще-то перспектива обнять дочь еще нынче вечером, несомненно, радует меня, но, боюсь, уже завтра мне придется сказать ей: «Знаешь, тебе следует подумать о том, как бы наняться в хороший дом горничной. Кредит есть кредит. И четыре тысячи франков, которые мне надлежит ежемесячно выплачивать господину Буасье в счет процентов, — сумма для меня нешуточная! А если к тому же и вспомнить о том, что хороший коньяк дешевле, чем за пять франков за бутылку, не купишь…»

— …и что рабочему приходится горбатиться за четыре тысячи франков без малого два года…

Я тоже не утерпел и вставил реплику, которая чуточку смягчила грозившую вновь накалиться атмосферу. И мой голос, и взгляд справились с этой задачей. Естественно, меня снедало любопытство. Как бы взглянуть на эту Элен, о которой я столько наслышан! Сколько ей лет? Я попытался представить графиню де Карно, хотя должен признать, что вечные высокомерно-иронические пассы графа порядком утомили меня и явно шли не на пользу образу графини, который я создал в своем воображении. Я не сомневался, что будь эта особа похожа на отца — она далеко не красавица, даже если отбросить бородавку и лысину графа. Мне не было нужды вновь присмотреться к шедшему рядом графу, чтобы придумать женский вариант его внешности. Этот человек заражал меня присущей ему энергией. И как я вынужден был заключить, к своему вящему удивлению, воздействие его энергии было куда сильнее, нежели соблазны, содержавшиеся в переплетенном в кожу с золотым тиснением меню ресторана «Роше де Канкаль», куда мы забрели отметить радостное событие.