Дети новолуния - Дмитрий Поляков (Катин)

— Только поездом.

— У-у…

Старик, казалось, тоже подразмяк.

— Всех помню, всех, — рычал он, глядя вдаль. — Поимённо, в лицо. Саша, Костя, Наташа… всех! Водители, кухарки, врачи… Простые труженики, работяги, они всегда окружали меня своей заботой. Не то что нынешние. Эти живут для себя. Пока все бегали, как бешеные тараканы, распихивая по карманам деньги, которые посыпались из всех прорех, как только рухнули стены хунты и настал момент смены караула возле государственных амбаров, я наблюдал сверху с отвращением и непониманием: зачем столько? Мне хотелось выкурить сигарету. Иногда мне хотелось выпить. Но сильнее всего я хотел власти. Разве следует этого стыдиться? Не вкусивший да не познает. Да и что за политик, считающий, что ему довольно? А деньги, вещи… Видите этот дом, большой, дорогой и красивый? Хотите — верьте, хотите — нет, но выше второго этажа я никогда не поднимался. Не бывал на третьем. Сердце не позволяет. Да и надобности в том никакой.

— А на четвёртом?

— Тем более. Вы… верите мне?

— Да! Конечно!

Повисла неожиданная пауза.

— Это хорошо. Это очень хорошо, — помолчав, сказал старик задумчиво. — В житейском плане в моём возрасте начинаешь жалеть о таких вещах, о которых меньше всего думал раньше, когда работал. Кому-то недодал, кого-то забыл, с кем-то не поделился. Иногда жалеешь о том, что не сделал, иногда — что сделал. А иногда… Была у меня страсть, любовь, если угодно. Пока супруга чаю не принесла, могу сообщить, что женщина эта была не то чтобы выдающаяся какая-нибудь, а скорее обыкновенная, но очень высоких душевных и привлекательных качеств, правда. Заботилась она обо мне, как никто и никогда, и ни разу ни о чём не попросила. Боевая подруга, не меньше. Такую пойди сыщи, на миллион таких пара. Тайная связь, словом. Ребёнок у неё был, сама вдовая. И вот приходит она ко мне как-то раз и говорит, что вызывали её и спрашивали, готова ли она на меня готовить отчёты, стучать, проще говоря. Она, конечно, отказалась, но ей прозрачно намекнули, что, если не согласится, выгонят к чёртовой матери с волчьим билетом. Ведь она кто? Любовница при живой жене. И у кого?! Тут не развернёшься. Я её успокоил. А потом сам уволил, чтоб не давать козыри. Помочь поручил, да вот не проверил. Так и не знаю. Но почему-то вспоминаю в последнее время… Предательство собственного счастья — это тоже предательство, преступление особого рода, о котором знаешь и помнишь только ты один.

— Как верно вы сказали, — встрепенулся Викентий Леонидович, наблюдая, как с суровым лицом старик разливает коньяк по рюмкам. — Преступление особого рода… У меня было подобное. Не вместе и не врозь… Такая была странная история… Девушка, высоких убеждений, из Харькова. Она мне в дочки годится… Я не устоял… Как это у Ахматовой в «Чётках»?

Тяжела ты, любовная память!

Мне в дыму твоём петь и гореть,

А другим — это только пламя,

Чтоб остывшую душу греть.

Усы старика нервно пошевелились. Он не любил стихи и с подозрением воспринимал бытовую декламацию.

— Только после гибели Людочки я понял и уже никогда… И до сих пор думал: как я смог пойти на такое… предательство? И всё сидел, смотрел на свои руки и думал, и думал…

— Руки! Руки! — вдруг воскликнул старик и приблизил ладони к глазам. — С возрастом предаёт всё. Но руки! Это то, что ты видишь постоянно, но не обращаешь внимания, и однажды обнаруживаешь, что они изменились до неузнавания, точно какой-то подлец подсунул тебе залежалый товар. Вот они, мои кувалды! — Он вскинул кулаки кверху. — Разве такими они были? Хотя есть ещё порох в пороховницах, и я свернул бы пару бычьих шей! Как считаете?

— Если бы это были шеи приспешников генерала Шумейко!

— Один французский журналист полюбопытствовал, хватит ли у нас денег, чтоб модернизировать свои ракетные комплексы, ехидно спросил, знал, что спрашивать. А я ему кулак под нос сунул и говорю: а вы вспомните, как пахнут наши ресурсы! Все в обморок. Пресса так и звала их потом всегда кувалдами.

Отчаянно чирикая, с крыши ссыпалась в сторону леса стайка птиц. Из глубин дома опять полилась щемящая мелодия далёких тридцатых годов. Под руководством президента выпили по третьей рюмке. Счастливо поморщившись, старик выпрямился и просиял:

— Нет, ну вы слышите? Сколько воспоминаний! Моя молодость! Детство! Война! Чего только не было! Видали пластиночки? Граммофон! Эх! — вдруг рявкнул он и впечатал пятку в ковёр, закинул руку ко лбу и прошёл затаив дыхание вкруг гостя. — Эх! А ну, вот так! А потом так! Вот она! Вот она! И ещё! — топал ногами он. — «Утомлённое со-олнце нежно с морем проща-алось», — несколько не в лад затянул он, приближаясь к Викентию Леонидовичу.

«Паяц», — подумал и сразу забыл, что подумал, Викентий Леонидович, расплываясь в тихой улыбке. Старик немного постоял перед ним, затем шумно втянул ноздрями воздух — музыка грянула громче, надрывней! — и внезапно схватил Викентия Леонидовича в охапку.

— Ии-и!

И не сговариваясь, крепко обняв друг друга, они двинулись по комнате — от камина к окну, от окна к дверям, от дверей к шкафам, от шкафов к камину — в неловком, тяжеловатом даже, говоря прямо, расхлябанном полу-танго, сжимая руки и поясницы партнёра так, будто каждый опасался не удержать равновесие и упасть.

— Кто-то из нас должен представить себя женщиной, — закатив глубокомысленно глаза, предположил хозяин. Разумеется, женщиной надлежало выступить Скворцову, но он и не противился и положил руку на грузное плечо президенту чуть не с благоговением. И с нового такта хозяин решительно повёл гостя от камина к окну.

— Вы отдавили мне ногу!

— Ой, простите!

Танго росло и ширилось, как приближающаяся на большой скорости стена. Нежный голос сладко играл на всех клавишах сердца. И солнце было утомлённое, и море ласковое, и девушка слишком жестокая.

— Утомлённое со-олнце-е… — зажмурившись, басил старик, и робко, но с чувством подстраивался к нему низкий тенорок Викентия Леонидовича:

— …нежно с мо-ор-ем проща-алось…

13.05

— Господи, это что такое? Что тут происходит? — громом с ясного неба раздался испуганный голос. В дверях, держа в руках поднос с чайником и чашками, замерла супруга господина президента. — Что это тут всё перебито? — огляделась она в растерянности.

Взмокший и раскрасневшийся, старик выпустил из рук Викентия Леонидовича и слабо рассмеялся.

— Ничего, дорогая, — выдавил он, задыхаясь, — обычное интервью.

— Обычное? — усомнилась бывшая первая леди.

— Похоже на маленький спектакль, но ты знаешь, дорогая, как трудно бывает не поддаться эмоциям, — отдуваясь, сказал он и уселся в своё кресло.

— Соня расколотила сервис, растяпа, пришлось готовить чай заново. А там гости начали поступать, одно, другое, умоталась, забыла про вас совершенно, глянула на часы — уже полдня как не бывало, — говорила жена, осторожно ступая внутрь комнаты. — Здравствуйте, голубчик, — поприветствовала она Викентия Леонидовича, который смущённо одёргивал пиджак и конфузливо улыбался. — Я очень рада вас снова видеть. Хотите чаю? — Она поставила поднос на столик и присела на край кресла возле супруга.