На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль

— В конце прошлого месяца. Поверьте, господин губернатор, что в моей усадьбе они пользуются такими благами, каких не могли бы иметь у себя… Даже мой хлев кажется им раем!

— В это я верю… А сколько вы платили за десятину земли?

— Не знаю.

— То есть, — возмутился Сергей Яковлевич, — как это вы не знаете? Вы, собственник надела, не знаете, во что он вам обошелся?

Колонист вынужден был признаться:

— Дело в том, что перед отправлением в Россию меня вызвали в министерство…

— Какое министерство?

— Министерство имперских колоний…

— Вот как! Ну, и что же?

— И предложили во владение русскую землю…

— С целью?

— С целью насаждения цивилизации…

— Но министерство-то — колонизации, а не цивилизации?

— Я прибыл сюда как друг.

— Верно! — согласился Мышецкий. — Семнадцать друзей вы уже нашли для себя и поселили их в хлеву… Так? Ну а расчет за земельный надел?

— Расчет производится помимо меня!

Сергей Яковлевич долго сидел молча.

— Вы прибыли с семейством? — спросил, наконец.

— Безусловно.

— Сколько лет вашим сыновьям?

— Девятнадцать и двадцать два.

— Превосходно! — Мышецкий поднялся из-за стола и перевернул портретик Николая обратно на Вильгельма. — Осенью пусть готовятся: они пойдут на военную службу…

— Это невозможно, — произнес немец со слезами в голосе. — Они германские подданные, им надо ехать служить в Саксонию кайзеру…

Сергей Яковлевич и сам понимал, что это «невозможно», но злость его была велика, и он просто наорал на немца:

— По-моему, невозможно другое! Жить хлебом одной земли, а служить оружием другой… Кстати, — спросил он спокойнее, — кто проводил нарезку участков?

— Для этого приезжал Паскаль…

— Вас провели! — Мышецкого замутило от подлости. — Паскаль не имеет к земле никакого отношения.

Герр Хорзингер совсем раскис (в этот момент он пожалел, что поехал колонизировать Россию, а не Африку).

— Боже мой, — прошептал он, — какая ужасная страна… Какие злые люди!

— А где вы брали зерно под запашку?

— Мы получили его с губернских складов. Господин Паскаль, — замялся вдруг немец. — Но… может, он и к зерну не имеет отношения?

— Нет, к зерну-то он имел прямое отношение! Благодарю за пиво: оно действительно очень хорошее…

Прямо из степи он отправился на дачу к «болящему» Влахопулову. Говорил, что это преступно нарезать степные участки для колонистов, что это стыдно перед Европой и русской общественностью, что это кабала и прочее.

Симон Гераклович слушал его, слушал, потом глянул на Мышецкого оловянными глазами:

— Послушайте, князь, а вам-то какое дело до этого?.. А?

Тогда Мышецкий кинулся к губернскому жандарму. Сказал, что надобно открыть судебное дело против титулярного советника в отставке Осипа Паскаля, который…

— Минутку! — придержал его Сущев-Ракуса. — На основании чего собираетесь вы привлечь Паскаля к суду?

— Но, как состоящий по инспекции продовольствия, он не только сгноил зерно в хлебных магазинах! Он, подлец, еще и разбазарил его для немецких колонистов. И как раз тогда, когда в губернии мужики пухнут с голоду…

Аристид Карпович возразил спокойно:

— Паскаль не виновен. Да, не виновен… Ибо выдать под яровые зерно (причем, отборное — белотурку) распорядился не кто иной, как сенатор Мясоедов, ревизовавший губернию.

Это был сильный удар, но Мышецкий выпрямился.

— Тогда, — ответил с ожесточением, — пусть передохнут мужики в северных уездах, но я поставлю на своем: я запашу и засею пустоши на юге губернии!

В ответ тонко усмехнулся всепонимающий жандарм.

— К чему угрозы? — спросил он деликатно. — Дорогой Сергей Яковлевич, вы же совсем не желаете, чтобы мужики дохли… И вы уже просили Мелхисидека открыть закрома.

— А вы уже знаете?

— Конечно.

— Я был вынужден сделать это, но расплачиваться…

— Да, да! Конкордия Ивановна пока расплатится натурой, но, смотрите, как бы и вам не пришлось платить ей тем же!

— Вы думаете?

— Не огорчайтесь, князь. Госпожа Монахтина — женщина деловая. Идите спокойно домой. Там уже приготовлена для вас петелька — только просуньте в нее голову, и хлеб вам будет!..

Так и случилось. Сергей Яковлевич вернулся домой, где его поджидала записочка от Конкордии Ивановны:

«Милый князь, я была у преосвященного. Хлеб у вас будет. Взамен архиепископ просит на 20 лет в аренду под монастырские доходы пресное озеро Байкуль со всеми рыбными тонями и покосами вокруг него. Завтра утром я жду вас, князь, у себя.

Всегда ваша К. И.».

Об этом озере говорил и еврейский «шульц». Сергей Яковлевич раскатал каргу и нашел на ней глубокую полоску озера Байкуль — окрестности этого водоема были едва ли не самым лакомым куском в Уренской губернии.

— Ах ты старый сластена! — сказал он. — Тебе захотелось копченой рыбки?..

Он снова взял записку и повертел ее в руках.

Не верилось: эта женщина ничего для себя не просила.

Так что с петлей жандарм поторопился!

3

Утром его навестил на дому Кобзев.

— Прибыли первые три тысячи, — сказал он.

— Река вскрылась?

— Нет. Но старожилы утверждают, что лед скоро тронется… Вы поедете со мною на Свищево поле?

Сергей Яковлевич состроил гримасу:

— Сегодня нет. Ну их… еще насмотрюсь!

Он велел подать второй прибор к завтраку (последнее время Мышецкий кормился отдельно от семейства, чтобы не засиживаться за столом в пустопорожних разговорах).

— Я вчера выезжал в степь, — поделился он. — И посетил хутора колонистов.

— Какое же вынесли вы впечатление от немцев?

— Немцы как немцы. Ничего особенного… Но, поймите меня верно, Иван Степанович: я ощутил вдруг в них какую-то скрытую угрозу.

— Угрозу? Но — для кого?

— Для себя, для вас. Для русского мужика, вообще — для России… Честно говоря, у меня даже опустились руки! Это не просто хутора, это форты, способные выдержать затяжную осаду… Кузены моей жены выписывают одну берлинскую газетенку! Вот я хочу показать вам, что пишут немцы о наших пустующих землях…

Он дал прочесть Кобзеву статейку, в которой было написано черным по белому следующее: