Руда. Возвращение. Скрижали о Четырех - Надежда Ожигина

– И не светлым, – вздохнул Истерро. – Одними грехами мечены. Вместе наши прадеды бунтовали, вместе и поплатились за бунт.

– Нет, – дернул щекой Эрей Темный, – поплатились не вместе. Порознь.

Маги насупились и надолго замолчали. Неисчислимое множество лет прошло с тех пор, как волей Богов, еще не слившихся Воедино, была остановлена война, Первая в наивном и чистом мире, но только крепла взаимная неприязнь, и с каждым новым поколением магов росло непонимание.

Эрей был темным и мыслил как темный, осуждая Свет за предательство, – проклятых перебежчиков, вымоливших милость Божью. За общий бунт, за общую цель, почти достигнутую, почти схваченную, по счетам заплатили темные, за всех заплатили, с лихвой, жестоко и страшно. Рассчитались своим бесСилием. Бессмертием. И бесплодием.

Эрей был темным: он с Посвящения знал, чувствовал, верил, что не гордыня загнала Тень в Аргоссу, не упрямство; его учили, что Свет первым взялся за опыты с человеческим материалом. Как и положено Свету – под благой идеей помощи безвозмездной. И первым отрекся от результатов.

Правда, слышал он и иное: будто Свет указал прочим путь, и, поставив за цель выживание потомства, – цели достиг, не считаясь с потерями. Будто и Свет пожертвовал Силу, принял старость, вериги смертников, – все ради детей своих, против воли Божьей рожденных. И не в том вина Света, что Тень побоялась ступить на проторенный путь, закостенев в гордыне, не пожелала платить пустячную дань.

– Чепуха! – утверждал Сильнейший, пугая хохотом нетопырей на башне. – Все ложь, красивая сказка, прикрывшая дерьмо позора. Цветочки, листочки – а все равно воняет дерьмом, упаси вляпаться! Свет отказался от борьбы, поймал первую кость, наелся малым. А мы… Мы продержались до конца, мой мальчик, и сорвали куш! Такой, что слюнтяям из Братства не снился. Мы научились размножаться. Пусть последыши и не наши кровные дети, они все равно плоть от плоти, будущее великой Тени. И я, и ты, мой милый, – не чистокровки, мы пришли после, возродившись в племени людском. А то, что маги Камней появляются в мире, – стоит мук всех страдальцев, прикованных к Аргоссе, точно паралитик к кровати. Концентрация их Силы катализирует наш приход в светотень. Мы – аномалия, трещина в Божьем замысле, в чем-то мы равны Ушедшему Богу, а значит, созданы, чтобы править миром. Так будем им править, мой мальчик! Пока не надоест.

Он любил поговорить – Сильнейший, он умел выстраивать безукоризненные логические цепи. С кем-то теперь разговаривает?

Рассвет набирал полную силу, выплескивал себя за пояс, превращающийся в блеклые пятна на небе, и светило разливало янтарный мед, мешало с молоком туманов, готовя чудесную трапезу дня. Викард молча возился с костром, норовящим уйти на покой, пичкал пилюлями сушняка, нагружал посильной работой. В отличие от глупых магов, практичный инь-чианин никогда не забывал о делах насущных.

Эрей с благодарностью улыбнулся побратиму и краем глаза взглянул на Истерро. Бабник давно перестал дуться и откровенно любовался рассветом, мечтательно щурясь на солнце. Должно быть, сочинял сонет. А то и балладу слагал.

Одним из первых последышей был старый Жатто, прошедший в Аргоссу едва ль не об руку с Сильнейшим. Имя Жатто свято чтили в Инь-Чиане, их былины говорили об исполине, принесшем весть о вознесении Эттиввы. Викард рыдал в голос, горько, как обиженный ребенок, узнав об Уходе старика, да что там, весь Суровый край надел гайтаны скорби. Потому в Гардарике и Сканве Эрея долго называли его наследником, понадобилось полгода, чтобы он стал просто Темным. Эти полгода маг ненавидел Жатто и всю его славу, клял тот час, когда согласился тайно обучаться у старика, но теперь ему было горько и стыдно за глупую ревность и ненависть. Его ученичество было вирой, оно питало свои корни в обычаях Сурового края, где нередко сыновья уходили в род отцовских кровников, дабы прекратить вражду. Славное древо рода Э’Вьерр шло из могучей некогда Россы, и последний побег старинного древа, Эрей не жалел о данном обете. Он тихо скорбел об Уходе учителя и смотрел за могилами. Что ему оставалось?

Что оставалось этому миру, теряющему своих исполинов? Принимать их уход, забывать, мельчать… Вырождаться.

– Вы завтракать будете, ученые души? – позвал инь-чианин, пиная гулкое эхо. – Я ведь и сам управлюсь, вы ж меня знаете!

Они действительно его знали, и угроза была нешуточной. Маги кратко взглянули друг на друга, улыбнулись и подсели к костру. Над огнем плевался пузатый, видавший виды котелок, шумно дышал земляничным листом, и малиной, и мятой, и зверобоем. Рядом на дорожном плаще была разложена нехитрая снедь из запасов вечно голодного великана: сыр, добрые ломти ветчины, хлеб и перья зеленого лука. Строго по центру пристроилась баклага с терпким вином Мельтских гор, иного Викард в поход не брал, хотя в ю-чиньских трактирах пил бочками всякую гадость. Нашлась у варвара даже кружка, солидная, «сиротская», одна на всех, из нее и пригубили отвар, точно из братины.

– Знаете, а мне здесь нравится, – чуть смущаясь, признался Истерро. – Тихо, благостно, а ведь капище, алтарь кровавый, жертвы неотпетые… Странно это, да? Может, я схожу с ума, а рассудку мнится просвещение?

– Вы лучше ешьте, – от души посоветовал Эрей. – Побратим – он крайне прожорливый парень. Здесь действительно тихо и благостно. Любое капище – концентрат нерастраченной Силы, не пришедшейся впору Хозяину. Так что пейте Силу, используйте момент.

– Вы предлагаете мне, светлому, – монах от возмущения поперхнулся прихваченным куском сыра, – использовать остаток жизненных сил этих несчастных? – широкий, балаганный жест холеной руки указал на кладбище, а потом рука взвилась к Небесам, призывая в свидетели, – точно перед паствой, так, чтобы рукав помятой мантии упал, обнажая предплечье.

– Предлагаю, – спокойно согласился Эрей, наблюдая за суетными жестами Бабника. – Во что вы играете, Истерро? В святость?

– Я? – снова поперхнулся монах, роняя руку. – Играю?

– Ага! – жизнерадостно согласился жующий инь-чианин. – Все ваше Братство – такой балаган, шутов не надо! Мантии расшитые, копыта на ногах, парики, завитушки. Жесты да словечки мудреные. Забавные вы, черти!

Истерро растерянно заморгал.

– С таким талантом, с такой Силой, как ваша, редко рождаются в Братстве, а вы нам пьесы играете, – укорил Эрей. – Вы ведь не потомственный маг, простите за бестактность?

Монах взглянул на Эрея и тотчас вспыхнул, точно в зарю окунулся, пошел пятнами, растеряв половину ужимок и сразу сделавшись много красивее себя прежнего. Нашел в себе Силы, кивнул, соглашаясь, состроил скорбную мину в ожидании приговора, даже руки сложил на груди, но не дождался, да и себя подловил на игре. Фыркнул, то ли от смеха, то ли с досады. Подцепил еще сыру, запил отваром. Признался:

– Вы правы, советник, не из прямых, – снова подождал реакции, негативной, осуждающей, по крайности сгодилось бы удивление, но собеседник ему попался никудышный, не желал реагировать, хоть пытай его темную душу. Пришлось продолжать: – Простите, так уж получилось, но среди предков моих лишь кузина прапрадеда была замечена за белой ворожбой, но особым даром не блистала. Оттого всех поразило решение Пастыря и возмутило мое введение в сан, по таланту, по Силе, в обход первородства. Ведь родословная моя не безупречна…