Скорпионы в собственном соку - Хуан Бас

Чтобы у нее получалось ходить в туалет, Бланка принимала «Эвакуоль», сильное слабительное, привезенное ею с собой из Испании. Но несмотря на «Эвакуоль», она уже шесть дней была не в силах испражниться и вся измучилась: живот у нее раздуло. Бланка попросила, чтобы я растворил ей в стакане молока тройную дозу лекарства, Может быть, так удастся прорвать пробку.

Клянусь, я сделал это не нарочно, это была ошибка; если же это не так, значит, мое подсознание под бременем ненависти решило все помимо моей воли.

В шкафчике с лекарствами рядом с «Эвакуолем» стоял пузырек с «Секорралем», мощным антидиарретическим средством, которое я обычно принимал если избыток алкоголя чрезмерно ослаблял мой желудок.

Доза действительно была тройной.

Бланка выпила молоко и в ту же секунду сказала, что, кажется, у нее позывы. И ушла в уборную.

Она слишком долго тужилась. Я слышал, как она несколько раз кричала от боли, а потом раздался звук падающего замертво тела, который ни с чем нельзя спутать. Бланка Эреси так и не спела «Аиду» в «Метрополитен». Она лежала там, у подножия унитаза, с лицом, искаженным от чрезмерного усилия, мертвая.

Я горько рыдал, когда звонил в полицию Коннектикута и пытался объясниться на своем скудном английском. Случай уготовил мне слишком жестокую судьбу, и я принял ее, не имея возможности ничего изменить.

Полиция меня почти не беспокоила.

Судебный врач засвидетельствовал сердечный удар, вызванный чрезмерными усилиями, направленными на то, чтобы справиться с запором. Ослабленное сердце и высокие показатели холестерина и мочевой кислоты сочли естественными для человека, страдающего ожирением. А перепутать лекарства – это распространенный бытовой несчастный случай.

Панчо, чихуахуа, унес под мышкой толстый патрульный. Полагаю, он окончит свои дни в желудке какого-нибудь посетителя «Макдоналдса».

Все подтвердилось.

Если оставались еще какие-то сомнения и во мне сохранялась еще хоть капелька надежды, теперь все было ясно.

Если жестокая и гротескная смерть сопрано и содержала в себе хоть какую-то двусмысленность, то убийство бедного Сепильо, театрального агента, не допускало смягчающих обстоятельств.

Антон, или, лучше сказать, Карлос Мария Астигаррага, был холодным и безжалостным убийцей.

Но, дочитав до этого места, я передумал: я не побегу доносить на него с дискетой в руке; по крайней мере не сейчас. Я потом придумаю, что делать. Сначала я хотел дочитать все это, узнать, насколько далеко простиралась его чудовищность. Если Астигаррага двадцать три года разгуливал на свободе после своего первого убийства, то ничего не случится, если он проведет на воле еще несколько часов.

С другой стороны, он был пьяница и драчун, гениальный повар и хороший друг и стал жестоким убийцей из-за безумной жажды мести.

И что?

В глубине души я отлично знаю, что, независимо от поступков, которые мы совершаем в жизни – а они зависят от многих факторов и от игры случая, – я не намного лучше, чем он.

Однако у меня есть одно ярко выраженное качество – преданность.

Я прежде всего друг ему, а не судья.

Почти не отдавая себя отчета, я выпил полбутылки «Гленморанжи», но был трезв. Я пошел в погреб, чтобы поискать еще одну, прежде чем продолжить чтение его многословной исповеди.

Путешествие в этом адском такси, которое я еще долго не забуду, подходит к концу.

Мы добрались до больницы Басурто. Я уже вижу ее низкие здания из выщербленного красного кирпича, с двускатными крышами, и пандус для въезда машин «скорой помощи».

Таксист внезапно нажимает на газ, и мы проезжаем мимо больницы.

Я яростно крину ему и колочу в окошко, но он не обращает на меня никакого внимания.

После смерти Бланки я подумывал было воспользоваться тем, что нахожусь в Соединенных Штатах, и переехать в Чикаго, чтобы отправиться оттуда в Саус-Бенд и разыскать Кресенсио в университете Нотр-Дам. Но, хотя при убийстве иезуита у меня и не должно было возникнуть никаких проблем эмоционального характера, мрачный конец Бланки, по которой я скучал, оставил меня безвольным и опустошенным, лишенным сил, неспособным сеять за собой новую смерть.

Я вернулся в Нью-Йорк и первым рейсом отправился в Испанию.

Остаток 1978 года я провел, не выезжая из Альсо, в подавленности, бездеятельности и замкнутости.

Я не знал, что 6 декабря приняли Конституцию. Я не знал об убийстве Аргалы «Баскско-испанским батальоном» во Франции, 21-го числа того же месяца.

Мое внимание привлекло то обстоятельство, что Конституция отменяла смертную казнь, кроме той, что продиктована законами военного времени. И я не знал, что было объявлено: Аргала пустил в ход детонатор бомбы, взорвавшей Карреро Бланко.

Если ты не читал газет и не смотрел телевизор, отсутствие общения между соседями в моей деревне могло привести к тому, что ты так и не узнаешь о начале третьей мировой войны или о вторжении марсиан в соседнюю долину.

Я плавал в море сомнений.

Много раз я решал отступиться от своих слов, забыть о них обо всех, о своем несчастье, о тяжелом и опасном бремени, что я на себя взял, и начать нормальную жизнь; но столько раз потом я отказывался от этой мысли и возобновлял свою клятву мести; от нее нельзя было отречься, не было пути назад; мой отец перевернулся бы в могиле.

В эти месяцы я выезжал из деревни только для того, чтобы нагрянуть в Бильбао и наведаться в «Твинз», где я несколько раз сильно напивался и подружился, по отдельности, с несчастными Хулианом и Хосемари Ригоития, хозяевами заведения, щедрое завещание которых позволило организовать «Карту полушарий Бильбао», наш любимый бар.

Для меня не было таким шоком, что они назначили меня своим наследником. Они оба испытывали ко мне настоящую симпатию, весьма вероятно, я был единственным человеком, которого они небезосновательно могли назвать своим другом, но они были слишком замкнутыми в себе и слишком грубыми, чтобы признать это прямо и открыто.

Кстати, я – один из немногих, кто знает о настоящей причине того, почему они столько лет не разговаривали друг с другом. Вопреки тому, что думают многие, она не имеет ничего общего с Авой Гарднер и историей о подмене, которую я считаю легендой.

Прямой причиной их взаимной и трагической агрессивности было то, что на свет выплыла старая обида, настоящая. А новая точка зрения на нее, которую я помог им оценить в ночь, предшествовавшую их взаимному убийству, помогла им дойти до кульминации, в результате чего пролилась кровь.

Откуда я это знаю? Потом, если не забуду, расскажу вам эту историю.

Время помогло мне справиться с депрессией и излечило меня от воспоминаний о Бланке Эреси.