«Контрас» на глиняных ногах - Александр Проханов

Он поворачивался, оглядывая толпящиеся черепичные крыши, и по другую сторону колокольни, в укромном проулке, увидел грузовики «ИФА» и солдат, сгружавших из кузова тесно набитые рюкзаки, которые они, сгибаясь, несли под навес и складывали рядами. Белосельцев стал снимать грузовики и солдат, прижимаясь к каменному столбу колокольни с нацарапанным словом «аве». Думал, что теперь он имеет ориентир и сумеет среди кривых проулков и улочек отыскать навес с рюкзаками.

Кто-то невидимый, снизу, проходя мимо церкви, сказал:

– Эрнесто, нам нужны патроны. Когда нам прийти за патронами?

И голос председателя ответил:

– Через два часа здесь, на площади, тренировка. Приходи в батальон, я выдам тебе патроны.

Пора было спускаться вниз, на бренную, изрытую окопами землю.

В своем блуждании по городку он выяснил главное – место, где укрылись солдаты, доставившие груз оружия. Теперь предстояло понять, как произойдет переброска. Как под носом у гондурасских военных солдаты с поклажей перейдут границу, одолеют по тропам горную гряду и растворятся в болотах, где опытный проводник поведет их к другой, сальвадорской, границе. До наступления сумерок он бы мог отдохнуть. Дать покой своим страдающим клеткам, каждая из которых была подобна крохотному зеркалу, где отражалось лицо безумной старухи или детские глаза с ужасом пойманных в клетки зверьков. Можно было прилечь в теплой тени колокольни, погрузиться в сладкую дрему. Или пойти к ручью, гремящему у въезда в селение, и омыть пыль дороги и мучительную, как серебристая копоть, пыльцу сострадания. Но необъяснимое влечение не давало ему покоя, заставляло идти и смотреть.

Траншеи начинались прямо от церкви. Змеились по городу. Ветвились, забегали в каждый двор, в каждый сад. Спускались к кладбищу. Подымались к источнику. Упирались в пороги домов. Выходили в окрестные поля. Смыкались на перекрестках. Казалось, город был выстроен на красноватых отвалах одного бесконечного, соединенного переходами окопа. Рубеж обороны проходил по люлькам с младенцами, по домашним очагам, по алтарям и могилам. Белосельцев, приотстав на шаг от неутомимого председателя, шагал вдоль извилистой рытвины, следуя ее направлению. Окоп привел их к дому на обрыве горы, где на тесном возделанном дворике рос банан, круглилось глянцевитое апельсиновое дерево и желтела песком глубокая яма. На дне ее стояла крепкая женщина в белой рубахе, била киркой, обрушивая песок на стоптанные башмаки. Мальчик и девочка накладывали песок на носилки, тяжело выволакивали из ямы, сваливали вниз под кручу. Яма обнажила корни банана, и, казалось, попав на свет, они мучаются и задыхаются. В тени банана стоял третий ребенок, поразивший Белосельцева белизной волос, розовым, несмуглым, словно ошпаренным, лицом и бесцветными, с водянистой голубизной глазами. Мальчик-альбинос стоял недвижно, и в его руках светлело алюминиевое охвостье мины с помятым стабилизатором.

– Здравствуй, Матильда, – поздоровался председатель, стараясь не наступать на край ямы, чтобы не обрушить песок. – Похоже, твое убежище будет самым глубоким и надежным в Сан-Педро. Ты еще не добралась до воды? – попробовал он пошутить.

– Скоро доберусь до огня! – Женщина опустила к ногам кирку и, склонив голову, дунула на свое голое, блестящее от пота плечо. – Если бы мой Хуан не удрал от меня три года назад, работа бы подвигалась быстрее. Но, слава богу, он оставил помощников. – Она кивнула на детей. – И на том спасибо!..

– Когда закончишь рыть, мы привезем тебе из леса бревна, и ты сможешь сделать накат. Я знаю, во время обстрела тебе приходится хуже всех. Их минометная батарея как раз напротив твоего дома.

– Все люди пашут землю, обрабатывают свои огороды. А я копаю этот проклятый колодец и своими руками гублю огород. Ты ведь знаешь, Эрнесто, этот кусочек земли – все, что у меня осталось. Он нас кормит. В прошлом году ты пришел на мой огород и построил вот это. – Она кивнула на каменную полукруглую стенку с бойницами, примыкавшую к дому. – Я вынуждена была срубить молодой банан, который начинал плодоносить. А теперь рою убежище там, где могла бы посадить маис. И ты видишь, старый банан тоже страдает от этого.

– Понимаю, Матильда, – вздохнул председатель. – Мы все чем-то жертвуем. Бананами, домами, даже людьми. Но ты ведь знаешь, в прошлый раз мы поставили здесь пулемет, он стрелял из бойницы и не пустил «контрас» на твой огород. Считай, молодой банан, который пришлось срубить, принес свои плоды. А теперь во время обстрела ты с детьми спустишься в укрытие, и вы уцелеете. Тебе бы все равно не удалось посеять здесь маис. На твой огород из Гондураса летят такие семена, из которых вырастает смерть. Вон твой Карлос держит один такой плод. – Он кивнул на альбиноса с миной и тихо пояснил Белосельцеву: – Он родился таким вот белым. Днем ничего не видит, а вечером, после заката солнца, к нему возвращается зрение. Ночью видит, как кошка. Карлос!.. – громко обратился к мальчику. – А ну, расскажи стишок!..

Маленький альбинос, хоронясь в тени дерева, глядя голубоватыми пустыми белками, прижимая мину, заученно произнес:

Храбрый Санчес в лес пошел

И зверюшку там нашел.

Девять ножек, два хвоста

Из зеленого листа.

И умолк. Белосельцев снимал его бесцветную, похожую на личинку фигурку с миной в руках. Женщину, долбившую киркой горный грунт. Двух усталых детей с носилками, полными сырого песка. Эти образы он увезет в Москву, и они лягут не на стол генералу разведки, а станут для него, Белосельцева, объектом волхования, когда тайными силами, привлекая своим колдовством ангелов добра, он вернет этим горестным людям свежесть лиц, ясность взоров, ощущение покоя и счастья.

Казалось, председатель угадал его мысли:

– Матильда, когда мы победим «контрас», я сам привезу на твой огород лучшую землю из долины. Мы засыплем эту яму, разберем бойницу и посадим маис и бананы.

Они двинулись дальше. Председатель говорил Белосельцеву тихо и доверительно, уже привыкнув к нему, успев убедиться в его сочувствии:

– На случай большой войны, на случай самолетных бомбежек и артиллерийских снарядов у нас за городом вырыто большое убежище. Для всех жителей сразу. Там есть вода, есть еда. Мы соберем туда женщин, стариков и детей, а сами займем круговую оборону и станем их защищать.

Они шли вдоль окопа, и рытвина привела их к школе. Немолодая учительница, утомленная и печальная, объясняла и что-то писала мелом. Перед ней, одна во всем классе, сидела девочка, хрупкая, красивая, с вьющимися волосами, с очень бледным лицом и худенькой шеей. На лбу, делая ее похожей на индианку, круглилось красное пятнышко.

– Здравствуйте, компаньеро Кармелина, – поклонился председатель. – Вы все еще здесь, не дома?.. Как поживаешь, Росита? – с нежностью и печалью обратился он к девочке. – Тебе бы лучше полежать, а ты ходишь!..

– Она сегодня пришла со всеми, но ей стало плохо. Теперь она снова пришла, и я ей объясняю урок.

– Около школы, – председатель повернулся к Белосельцеву, – во время седьмого или восьмого штурма разорвалась мина. Осколок, вот такой маленький, попал ей в лоб. Там и остался. Теперь нет-нет да и ранка начинает сочиться и болит голова.