Ледяной клад - Сергей Сартаков

- Федосья-а-а!

Прислушался, как тогда, и тоже живого отклика не услышал. Только слабое эхо устало отдалось в заснеженных скалах: "я-а-а..."

Михаил крикнул громче:

- Федосья-а-а-а!

Точно бы от этого тревожно зовущего вскрика с неба сорвалась и покатилась звезда. Погасла, прежде чем достигла земли. И снова отозвалось слабое эхо: "я-а-а-а..." Михаил крикнул опять, теперь приглушенно, чтобы не слышать больше этого обманного "я-а-а...", и, сбросив с ног лыжи, прикрепив их веревочкой к поясу, стал взбираться на скалы.

Березка, под которой он нашел полузамерзшую Феню, теперь сама казалась окоченевшей, с ветвями, безвольно отвисшими под тяжестью налипшего на них снега. Михаил встряхнул деревцо, переждал, пока упадут на землю снежные комья, и еще несколько раз ладонью ударил березку. Ему было жарко, как и тогда. И еще более чем тогда казалось удивительным - как это может замерзнуть живой человек? Как может не хватить у него сил, чтобы идти и идти и дойти куда нужно? Он со смаком выговорил, глядя на тихо вздрагивающую березку:

- Федосья на тонких ножках.

А потом с отчаянием, уже не сдерживая себя и не фальшивя перед собой, на весь лес заорал:

- Фе-едо-осья-а-а-а!

Эхо больше не откликнулось. Голос ушел в глубину леса и замер там, словно бы оборвался. Михаил помедлил, каменно сжав челюсти, поправил на лыжах крепления и пошел, вдруг ощутив, что достаточно набегался и что совсем не плохо было бы растянуться, уснуть в теплой постели.

Он бежал, теперь прилежнее приглядываясь к следу, который неведомо почему иногда сглаживался, пропадал. Михаилу приходилось сновать зигзагами в чаще жестких, сухих кустарников, отыскивая твердый желобок старой лыжни. Без нее он не знал, как выйти из лесу. Он шел теперь, будто работал, осмысливая, видя, куда он ставит ногу, зная, для чего заносит руку. Встань сейчас на его пути еще один обрыв Читаутского берега или чудовищно крутой склон Каменной пади - и Михаил уже не бросился бы вниз, бездумно и дерзко.

Ему хотелось есть. Он нагнулся, набрал в горсть снега, сдавил его в кулаке и стал грызть.

Шел он по лесу долго, очень долго, один раз сбившись со старого следа так основательно, что в поисках его, делая большие круги, потерял, наверно, час целый. И не обозлился. Наоборот, найдя-таки засыпанную снегом лыжню, захохотал: "Ну, брат Мишка! Опять тебя Федосья вывела? Куда бы ты один пошел?"

Выбравшись на дорогу, Михаил замедлил шаг. Как-то очень зримо представился ему красный огонек убегающей от них автомашины и вспомнился безнадежный вздох Фени: "Все! Больше я не могу..."

- Не могу, не могу, - как бы дразня ту, беспомощную, Федосью, вслух выговорил Михаил. - А я вот могу!

Кому-то, наверно ей, Федосье, погрозил лыжной палкой и снова побежал быстрее, разгоняясь все больше и больше по наклонной дороге, ведущей к Ингуту.

- Ага! Ага! - бормотал Михаил, с ветерком проносясь через мост и с разбегу взлетая на крутой откос другого берега. - "Это Макся мой идет, Мишу за руку ведет". Да, да... Ведет... Ведет... Пожалуйста...

8

Неизвестно куда уползал ночной мрак, медленно растворяясь.

Начинался рассвет.

В трех-четырех домах зажглись огоньки. Вот-вот засияют они и по всему поселку. В конторе, в том же окне, все еще желтится свет. А у Баженовых темно. Спят. Насмеялись с вечера вдоволь. Им что - нет той неволи, которая вон держит начальника до утра! Михаил подумал это, и в ту же минуту окно сделалось глухим и черным. А когда он поравнялся с конторой, Цагеридзе уже стоял на крыльце.

- Рано встаешь, Куренчанин, - одобрительно сказал ему Цагеридзе. Отличная армейская привычка: по утрам делать хорошую пробежку. На весь день бодрит!

Михаил притормозил. Очень кстати начальник рейда повстречался. Сейчас он скажет ему о своем решении уволиться. Это твердо. Но выговорил вслух он почему-то совсем другие слова.

- Да, это я люблю - с утра побегать на лыжах.

- Слушай, Куренчанин, - доверительно сказал Цагеридзе и в глазах у него вдруг заблестела веселая хитринка. - Слушай. Я, кажется, выдумал порох. Может быть, такой, каким стреляли в пятнадцатом веке, но все же порох. Он должен выстрелить и у нас. Замороженный миллион теперь мы выручим. Или эта бочка пороху, взорвавшись, разнесет в клочки Николая Цагеридзе. Ничего, я сяду на бочку. Куренчанин! Ты отличный лыжник. Зачем в объезд тащиться на лошади тридцать пять километров? Сбегай, пожалуйста, прямо сейчас за Ингут. Знаешь, туда, где живут родители нашей девушки Фени. Передай Павлу Мефодьевичу: "Начальник рейда очень просит прийти, захватить с собой все материалы наблюдений за ледоходом на Читауте, за температурами воздуха с января и до мая". Мы выстроим ледяную дамбу, и никакая сила ее не сломает! Он легонько толкнул Михаила в грудь. - Беги живей! Ты выспался. А я пойду спать. Наряд тебе выпишут.

Все сразу спуталось у Михаила. Когда такая радость у человека, такая вера в свое открытие, как скажешь ему: "А я задумал уволиться". Отложить разговор об этом... Но как пойти к "ее" отцу? Ведь, конечно же, начнут расспрашивать и о Федосье! И как вообще пойти, когда от усталости ноги вовсе не гнутся и невыносимо хочется есть? Пожевать чего-нибудь - на это десять минут. А поспать? Нельзя же сказать сейчас Цагеридзе, что пробегал всю ночь! Прилечь бы хоть на два, на три часа. За это время все равно дамбу не выстроишь. Но Цагеридзе просто кипит от нетерпения. Да-а...

Отказаться, не пойти он, Михаил, может. Пожалуйста, Макся пойдет. Он тоже хороший лыжник. Сама Федосья побежит! Погода теплая, а на Ингуте нет наледи. Федосья на тонких ножках, она и замерзала в лесу и говорила: "Все!.. Больше я не могу..." А побежит. Он, Михаил, только что перед нею - перед кем же еще? - похвалялся: "А я вот могу!"

И не пойдет...

- Что задумался, Куренчанин? Не хочешь?

Михаил силился сделать вид, что он не раздумывает, а просто лишь не спешит с ответом из-за малой важности разговора. Зевнул, потянулся и тут же почувствовал, что спать ему хочется страшно, неудержимо. Если он побудет еще без движения хотя бы пять минут, он свалится прямо тут, на дороге. Что говорит Цагеридзе? Наряд обещает выписать? Конечно, пробежать на лыжах до метеопункта и обратно двадцать четыре километра - это работа, особенно когда ноги совершенно чужие.

- Будет записка? - едва шевеля языком, спросил Михаил.

- Не будет. Что я сказал - передай на словах.

- Очень срочно?

- Очень. Чрезвычайно!

- Ладно. А в наряд записывать мне не нужно. Это для меня не работа, а так - тренировочка... На минутку я забегу домой?

- На минутку!

В общежитии все еще спали. Михаил вошел в свою комнату, и голова у него закружилась от теплого, сонного духа, потянула к себе кровать с несмятой подушкой, слабо белеющей в темноте. Максим легонько похрапывал, уткнувшись носом в натянутое до самых глаз одеяло.