Лето придёт во сне. Часть 2. Оазис - Елизавета Сагирова

В первую минуту я хотела отказаться, понимая, что мне будет горько видеть, как подруга прилюдно раздевается, вынужденная со всех сторон демонстрировать себя потенциальным покупателям. Но потом подумала, что должна быть рядом. Неважно, действительно ли Яринка радуется предстоящему выступлению, или это упрямое желание показать, что ей всё нипочём, но я буду там, чтобы поддержать её.

Алла не только разрешила мне прийти в фешенебельный ресторан Айсберга, но и сама лично привела меня туда. Разумеется, не предполагалось, что я стану несколько часов подряд только пялиться в зал, поэтому большую часть времени я чем могла помогала поварам, благо, заказов в ночь рождественского торжества хватало.

Ресторан блистал. Зря я переживала об отсутствии в Оазисе снега и прочей новогодней атрибутики. Здесь были и наряженная ёлка, сверкающая игрушками, и искусственные снежинки, время от времени начинающие парить в воздухе, и бесчисленные гирлянды, мигающие со стен и потолка. Официантки носились между столиками в костюмах, напоминающих наряд снегурочки, только в очень облегчённом варианте, оставляющем голыми их ноги и животы. Небольшой оркестр, пристроившийся с краю подиума, без устали исполнял новогодние мелодии, танцовщицы сменяли одна другую, ведущий что-то истерично вопил в микрофон.

Всё это так не походило на тихое уютное кафе, в котором я привыкла работать, что мне расхотелось лишний раз даже приближаться к окошку в зал. И, чтобы заставить время идти быстрее, я сосредоточилась на мытье посуды, стараясь не слышать гремящей с танцпола музыки и нетрезвых выкриков.

Яринкино выступление было торжественно запланировано на время сразу после полуночи, когда в зале должно собраться максимальное количество гостей. Оно и собралось. Время от времени выглядывая в окно раздачи, я уже плохо что-либо различала в клубах кальянного и сигаретного дыма, в порхании искусственных снежинок, но то, что все столики уже заняты, можно было понять по духоте и ровному гулу множества голосов. Официантки сбились с ног и бегали с подносами, как ошпаренные, повара выражались нехорошими словами, их руки с ножами и поварёшками двигались так быстро, что, казалось, размывались в воздухе.

В общем, мне, любящей тишину и уединение, всё это показалось преддверием ада, и я твёрдо решила до последнего отнекиваться от работы в Айсберге, если когда-нибудь мне поступит такое предложение.

В полночь грянул апофеоз безумия. На улице с треском начали рваться фейерверки, и вся пьяная публика повалила наружу, чуть не растоптав у дверей охранника. Пользуясь временным затишьем, официантки судорожно кинулись собирать со столов пустые тарелки, уборщицы набросились на разлитое по полу шампанское и раскиданный мусор, музыканты позволили себе небольшую передышку, обессиленно присев на блестящий подиум рядом со своими инструментами. А я невольно вспомнила прошлое Рождество, нашу приютскую церковь полную просветлённых лиц, мерцанье множества свечей, раскатистый бас батюшки Афанасия, читающего молебен, и свой собственный тонкий голос, вторящий ему, вплетающийся в общий хор. Вспомнила – и в который уже раз подивилась превратностям судьбы, так неузнаваемо изменившей мою жизнь за последнее время.

Когда салют отгремел и отсверкал в чёрном южном небе и зал ресторана снова наполнился народом, музыка не зазвучала. Вместо неё на подиуме в одиноком луче света возник ведущий с самым торжественным видом.

– Милые судари-и-и! – взвыл он, на мой взгляд, весьма придурковатым голосом. – Дорогие наши гости-и-и! Сегодня большой праздник, а что мы делаем по большим праздника-а-ам?!

Зал ответил дружным рёвом и свистом.

– Правильно-о-о-о! – зашёлся визгом ведущий. – По праздникам мы представляем вам новых цыпочек! Новеньких наших девочек! И сегодня-а-а! В эту холодную рождественскую но-о-очь! Я имею честь дать вам шанс согреться-а-а! Согреться в языках пламени нашей юной красотки-и-и! Горячей, яркой, огненной, во всех смыслах этого слова-а-а! Встречайте! Яростная Ярина-а-а!

Последний безумный вопль утонул в приветственном грохоте оваций. Одинокий луч погас, исчез вместе с ведущим, и в наступившей на миг темноте по углам подиума взметнулись вверх четыре алых фонтана искр. Ударил резкий музыкальный аккорд, вспыхнули гирлянды под потолком. И на пустое пространство перед блестящим шестом стремительно и мягко выметнулась Яринка.

Признаться, в первую секунду я даже не поняла, кто это. И не потому, что подруга в своём оранжевом, под цвет волос, костюме, с искусно наложенным вызывающим макияжем, на высоких игольно-острых шпильках, сильно изменилась внешне. Свою Яринку я бы узнала в любом наряде, под любым гримом, но в том-то и дело, что сейчас это была не она. Другой взгляд, другая пластика движений, другое выражение лица. Невероятно красивая, холодно-надменная, ставшая вдруг словно старше на несколько лет, отрешённая от всего – такой подругу я ещё не видела.

Она замерла на несколько секунд, вскинув подбородок и отведя назад вытянутые руки, давая всем присутствующим рассмотреть себя, но сама не глядя ни на кого. Потом тряхнула головой так, что рыжая грива волос с вплетёнными в неё золотыми нитями взмыла в воздух и опала подобно языку пламени. И начала танцевать.

Я ничегошеньки не понимаю в танцах. Не знаю ни их названий, ни правил, ни тем более критериев, по которым эти самые танцы можно оценивать. Но то, что делала сейчас Яринка, несомненно, было искусством. Я не улавливала каких-то отдельных её движений, прыжков, поворотов, наклонов, их словно и не было. Вместо этого на подиуме, среди шипящих алых искр, под быструю, но мелодичную музыку, порхала и билась огненно-рыжая бабочка. Трепетная, нежная, до жути хрупкая, невыносимо прекрасная. И в зале стояла тишина. Никто не свистел, не подвывал, не ухал, как это было на протяжении всего вечера во время выступления других девушек, никто, казалось, даже не дышал.

Бабочка кружилась и, словно опалённая собственным огнём, теряла рыжие крылья. Яринка раздевалась. Сначала на полу оказались длинные расклешённые рукава, потом обтягивающий топик, а последней ей под ноги упала короткая юбочка, вся в алых, словно тлеющие угли, стразах. И остались на моей подруге лишь золотистые туфли на шпильках да несколько таких же золотистых полосок ткани: поперёк груди, на бёдрах, наискось через живот. Яринка ухватилась рукой за шест, подпрыгнула, стремительно закружилась вокруг него, так, что волосы, словно не желая мириться с наготой хозяйки, окутали её, одели в себя.

А потом всё кончилось. Музыка поднялась до оглушительного крещендо, столбы искр с шипением взвились выше человеческого роста, Яринка отпустила шест и, продолжая кружиться, оказалась на краю подиума, где снова замерла с гордо поднятой головой, отведёнными назад руками, вздымающейся грудью, едва прикрытой золотистой лентой… И наступила тишина.

Сколько она длилась, не знаю. Наверное, недолго: я даже не успела забеспокоиться, – а последовавший за ней гром аплодисментов напомнил мне рёв волн, разбивающихся о камни Русалкиной ямы. И тут уже было всё: свист, крики, улюлюканье, чмоканье и подвывание. На подиум к Яринкиным ногам полетели монеты, купюры, цветы, кто-то тянул руки, пытаясь прикоснуться к её ногам, кто-то выстреливал вверх пробками от шампанского…