Суперигрушек хватает на все лето - Брайан У. Олдисс

Когда же Клит заявил, что не желает в данный момент ввязываться в научную дискуссию, толстяк принялся размахивать руками.

— Конечно, — со смехом отозвался он и вцепился Клиту в рубашку, чтобы тот не смог уйти. — Кстати, мы чувствуем точно таким же образом.

— Нет, не таким. Это просто невозможно.

— Очень даже возможно. Мы просто не в состоянии понять первоначальную концепцию небытия — места, в котором нет измерений пространства и времени. Поэтому небытие — это то, чего не существует. — Толстяк сипло рассмеялся, почему-то напомнив Клиту интеллигентного бультерьера. — Данная концепция чертовски меня пугает — это самое небытие должно представлять собой либо неземное блаженство, либо нескончаемые адские муки. Поэтому главная задача науки состоит в том, чтобы разъяснить, чем первоначально была…

Клит раздраженно сообщил толстяку, что спешит по делам, однако тот не отпускал его, цепко держа за рубашку.

— Именно там, по всей видимости, наука сталкивается с религией. Это пространство, в котором нет ни времени, ни пространства — так сказать доилемная вселенная имеет более чем мнимое сходство с раем, старым мифом христианской религии. Рай все еще повсюду вокруг нас, он лишь пропитан реликтовым излучением…

Он оборвал фразу, разразившись смехом и приблизив свое лицо почти вплотную к лицу Клита.

— Или — ты, конечно же, оценишь это, Оззи, ведь ты у нас поэт — ад! «Это ад и мы по-прежнему в нем пребываем!..» — как сказал бессмертный Шекспир.

— Марло! Марло это сказал! — крикнул Клит. Вырвавшись наконец, он бросился вниз по лестнице.

— Да, конечно же, Марло! — согласился коротышка-ученый, оставшись один. — Марло. Разумеется. Нужно запомнить. Старина Кристофер Марло.

И промокнул мокрый лоб бумажным носовым платком.

Стало совсем темно. Шум сделался еще громче. Лестница теперь повернулась в обратном направлении, против часовой стрелки, и вместе с ней на сто восемьдесят градусов перевернулось и восприятие Клитом реальности. Вскоре, к его великому облегчению, спуск по лестнице кончился, и Клит оказался в каком-то просторном месте со сводчатыми проходами с обеих сторон, в глубине которых в темноте тускло мерцал свет фонарей.

Клит был слегка озадачен. Возникло ощущение, будто он каким-то странным образом проскочил первый этаж. Затхлый спертый воздух свидетельствовал о том, что Клит оказался где-то в подземельях Септуагинта. Вспомнились старые подвалы, однако здесь нигде не было видно покрытых вековой пылью полок с винными бутылками. Вырвавшееся изо рта облачко пара повисло в воздухе и с некоторым опозданием рассеялось.

Неуверенно пройдя вперед, Клит прошагал под сводчатым проходом и оказался на каком-то мощенном брусчаткой месте, где обнаружились новые ступеньки. Он посмотрел вверх, не понимая, что же у него над головой — то ли камень, то ли небо. Дождь прекратился. Клиту показалось неестественным, что столь сильный ливень так быстро прекратился. Не оставалось ничего другого, как идти вперед.

Настроение у Клита было мрачным. Впрочем, ему не впервой быть в разладе с самим собой. И почему ему ни с кем не удается установить дружеские отношения? Почему он так неприветливо повел себя с этим ученым — Нейлом-как-там-его? — который ничуть не более эксцентричен, чем многие другие преподаватели Оксфордского университета? Оксфорд? Нет, это не Оксфорд! Это даже не Каули! Клит тяжело двигался вперед и какое-то время спустя, так и не поняв, где находится, остановился. В следующее мгновение мимо него промелькнула какая-то фигура, закутанная в длинное бесформенное одеяние, — Клит так и не различил, мужская или женская.

— Вы не знаете, где тут поблизости писчебумажный магазин? — крикнул Клит.

Фигура на мгновение остановилась, растянула губы в подобии улыбки и поспешила дальше. Когда Клит двинулся следом за ней, фигура исчезла, как будто ее и не было вовсе.

— Дерьмо и идем, очень интересно, — произнес он, пытаясь отогнать от себя ощущение необъяснимого беспокойства. Исчезло это существо, полностью исчезло, как элементарные частицы, о которых говорил этот самый Нейл…

Ступеньки сделались шире и немного ниже, пропадая в брусчатке мостовой. По обеим сторонам от Клита располагалось то, что могло выступать в роли домов, однако никаких признаков жизни в них он не заметил. Они показались ему чем-то очень древним, но в то же время неестественным, вроде построек девятнадцатого века, имитирующих Нюрнберг шестнадцатого столетия.

Клит продолжал неуверенно спускаться вниз и вскоре оказался на открытом пространстве, которое тут же мысленно назвал Площадью. Здесь он остановился.

И как только он остановился, все вокруг него пришло в движение. Клит испуганно отступил назад — все мгновенно становилось. Он замер на месте, и дома и дороги тут же устремились в разные стороны. Клит сделал еще шаг. Окружающий мир, доступный его взгляду, слегка затуманенный и напоминающий написанную акварельными красками картину, снова пришел в движение. Это было движение вперед, но в то же время и во все стороны — круговое движение.

Клиту пришло в голову сравнение с крабом, уверенным в том, что всё, кроме него самого, движется неправильно.

Движение это было по меньшей мере относительным. Потому что когда Клит шел, то вселенная не только останавливалась, но и была полностью лишена людей (людей?). Когда останавливался он, вселенная не только начинала пятиться подобно неуклюжему крабу, но и становилась ареной для суетливой толпы людей (людей?).

Клиту ностальгически вспомнилась безопасная спокойная камера в гарнизонной тюрьме.

Стоя на месте, он попытался разглядеть отдельные лица в толпе. Какими же безжизненными и грубыми показались они его взгляду, взгляду простого смертного! Они, разумеется, толкались, врезаясь и в него, и друг в друга, но не торопливо, а просто потому, что места вокруг было мало. Однако, с учетом постоянного движения улиц, многие проходы как будто расширялись в каком-то постоянном ритме, будто стремясь вместить всех пешеходов. Одежда их совершенно не отличалась разнообразием расцветок и фасонов.

Было практически невозможно отличить мужчин от женщин. Очертания их тел, а также пластика и мимика казались какими-то тусклыми и размытыми. Опытным путем Клит установил, что, держа голову прямо в одном положении и позволяя взгляду выскальзывать из фокуса, можно разглядеть отдельные типажи в толпе: мужчин, женщин, молодых, старых, европейского и восточного типа, длинноволосых, коротко стриженных, бородатых, бритых, высоких, малорослых, тощих, упитанных, толстых, стройных или сутулых. И все же — интересно, что это такое происходит с сетчаткой его глаза? — похожие друг на друга не только отсутствием какого-либо выражения лиц, но и явно простой неспособностью выражать какие-либо эмоции. Тусклые, абстрактные лица.

Со всех сторон Клита окружало какое-то темное общество, казавшееся ему и ни живым, и ни мертвым. И все это общество двигалось во всех направлениях, абсолютно бесцельно и бессмысленно.

Люди (люди?) были очень похожи на молчаливых призраков. В их молчании было что-то жутковатое.