Стальной корабль, железный экипаж. Воспоминания матроса немецкой подводной лодки U­505. 1941—1945 - Ганс Якоб Гёбелер

Что касается нашей базы, то все, что было невозможно спрятать под крышей бетонных бункеров для подводных лодок, было рассредоточено в окружающей сельской местности. Lager Lemp был наиболее густо камуфлирован. Это подтвердило даже наше люфтваффе (ВВС): несколько полетов самолетов с проведением аэрофотосъемки над территорией лагеря не обнаружили никаких недочетов.

Британские бомбардировщики навещали нас почти каждую ночь. Наши отрытые траншеи стали зрительскими местами, откуда мы наблюдали ночные драмы, разыгрывающиеся над нашими головами. Это были впечатляющие представления, когда лучи наших прожекторов, бороздящие небо, подобно гигантским пальцам, нащупывали в темноте цели. Несколько раз мы наблюдали, как они ловили один из больших бомбардировщиков в перекрестье своих лучей. Лучи нескольких прожекторов превращали самолеты в бессильные цели, не способные вырваться из паутины света. Затем наступало время одной из тяжелых зениток, выпускавших снаряды, которые превращали самолет в огненный факел, стремившийся к земле. Порой мы видели даже желто-оранжевый шар взрыва, когда подбитый самолет сталкивался с землей.

Во время редких дневных налетов нашим друзьям из люфтваффе порой удавалось отправить немногие истребители на перехват бомбардировщиков. В этих случаях нам предстояло быть зрителями настоящих «собачьих боев». Однако, несмотря на все усилия наших истребителей, вражеским бомбардировщикам всегда удавалось прорваться к цели, чтобы обрушить свой смертоносный груз на наши головы. Разумеется, наши подводные лодки были надежно укрыты от воздушных атак в железобетонных бункерах для субмарин, поэтому неприятель изменил свою тактику и стал пытаться уничтожать экипажи субмарин. Пытаясь хотя бы частично замаскировать нас, некоторые из наших подразделений воздушной маскировки стали создавать гигантские облака дымовых завес с целью прикрытия автобусов, перевозивших нас от казарм к бункерам подводных лодок.

Воздушные атаки становились также активнее, когда наши подводные лодки покидали гавань или возвращались в нее. Сопровождавшие нас корабли, которые в начале кампании представляли собой один-другой морской тральщик, теперь состояли из значительного числа больших и сильнее вооруженных кораблей. Как изменилась обстановка по сравнению всего с шестью месяцами тому назад! В конце концов, однако, наша воля сражаться никогда не уменьшалась перед лицом этих решительных нападений. В самом деле, эти мощные воздушные атаки на нас представлялись доказательством угрозы наших подводных сил для выживания союзнических сил. Мои боевые друзья из нашего экипажа и я сам были более чем когда-либо исполнены определенности заставить врага платить за те горе и разрушения, которые он почти ежедневно обрушивал на нас.

Когда первая половина нашего экипажа вернулась из отпуска домой, наступила моя очередь повидать родной дом. Я чувствовал себя гордым, как павлин, щеголяя элегантно выглядевшей морской формой в толпе армейцев и гражданской публики. Темно-синий цвет формы постоянно выделял меня из океана облаченных в фельдграу39 армейцев, а эмблема подводников с блестящей золотой субмариной на левой стороне груди привлекала восхищенные взгляды многих молодых девиц.

Поездка домой на поезде не принесла мне особого интереса, хотя и я заметил несколько разрушенных бомбами домов в городах, вдоль которых проходил поезд. Первые две недели я провел с моими родителями в Боттендорфе. Вряд ли стоит упоминать, что они были очень рады видеть меня. Я был особенно рад видеть гордость на лице моего отца, когда его затуманенный взгляд падал на мою форму. Отец мой был из молчаливых людей, но взгляд его, как барометр, точно отражал его настроение.

Навестить меня приходило несколько соседей. Чтобы побаловать меня, они приносили несколько разнообразных видов домашней колбасы, копченого мяса и даже кое-что из выпечки, которую мне предстояло отведать прямо сейчас или захватить в казарму и там разделить с моими товарищами. Все эти вкусности были драгоценным товаром даже в нашей крестьянской местности. Лишь тот, кто пожил на скудном военном рационе, может оценить, чем были эти продукты для меня и моих товарищей.

Что и говорить, чудесно было проводить время дома с родителями, но через несколько дней я испытал невыносимый зуд поделиться своими переживаниями с кем-нибудь еще. Не оставаясь дома каждый вечер, я начал заглядывать в таверны неподалеку от Франкенберга. Мою мать, строгую религиозную женщину, беспокоили те долгие часы, которые я проводил, попивая со старыми и новыми товарищами. Но мой отец замолвил за меня словечко. Будучи сам ветераном сражений, он понимал, что значит быть молодым солдатом в отпуске.

Однажды вечером я гулял с молодой девушкой, с которой я познакомился несколько лет тому назад. Она была дочерью фермера, который жил недалеко от дома моих родителей. Она была привлекательной молодой девушкой, с очень светлыми волосами и фигурой, которая очаровательно расцвела за те два года, которые я ее не видел.

Мы обнаружили, что у нас есть много общего. В итоге я потратил третью и последнюю неделю своего отпуска на осмотр достопримечательностей Вены вместе с ней. Мы чудесно провели время в этом прекрасном старинном городе.

Вернувшись во Франкенберг, мы много говорили о нашем будущем. Она очень нравилась мне, но, зная удручающе малые шансы на выживание у нас, экипажей подводных лодок, я не чувствовал себя вправе обещать ей что-то постоянное. В конце концов, мы расстались друзьями.

Казалось, слишком быстро наступило время вернуться в Лорьян. Два последних дня своей свободы я провел со своими родителями, стараясь запомнить каждую деталь того теплого кокона, каким был дом моего детства. Мысль о том, что это может быть нашим последним временем, когда мы видим друг друга, тяжелым грузом висела на наших сердцах. Как обычно, моя мама не могла сдержать своих чувств, тогда как отец хранил позу спокойного стоицизма. Попрощавшись со всеми, я отправился на железнодорожную станцию.

До последней минуты я глупо ждал, когда мой поезд отправится от вокзала Франкенберга, когда обнаружил, что поезд на Франкфурт-на-Майне неожиданно отменен. Это означало, что я опаздываю на соответствующий поезд в Париж. В кригсмарине довольно строго относились к людям, опаздывающим в свои части в военное время. В самом деле, опоздание хотя бы на одну минуту из отпуска составляло три дня пребывания в карцере. Я был в полном отчаянии.

К счастью для меня, мой отец все еще оставался железнодорожным служащим. Подергав за какие-то лишь одному ему известные струны, он устроил для меня поездку на каком-то старом грузовом составе до города Марбург-ан-дер-Лан. Там другой поезд должен был подождать три минуты, пока я доберусь до него. Мне пришлось бежать и на ходу запрыгивать в уже тронувшийся поезд, чтобы успеть на пересадку во Франкфурт-на-Майне. Я благополучно добрался до Лорьяна, но как только я вышел из здания железнодорожного вокзала, направляясь в свою казарму, как значительный участок железнодорожного пути был уничтожен мощной бомбардировкой. Я вышел из здания вокзала буквально в последнюю минуту. Железнодорожное путешествие обратно в свою казарму оказалось одним из самых волнующих воспоминаний моего отпуска!