Генерал в своем лабиринте - Габриэль Гарсиа Маркес

Генерал научился играть в шахматы во время своего второго путешествия по Европе и стал почти мастером, играя с генералом О'Лири смертельно скучными ночами во время долгой кампании в Перу. Но он чувствовал, что на большее уже не способен. «Шахматы – не игра, шахматы – это страсть, – говорил он. – Я предпочитаю другое, то, что требует большей отваги». Однако в свои программы общественного обучения в школах, среди других полезных и достойных внимания игр, он включал и шахматы. Сам генерал никогда не играл подолгу, поскольку не мог выдержать многочасовой игры, требовавшей полной сосредоточенности и осмотрительности – качеств, так необходимых ему в решении других, более важных вопросов.

Брат Себастьян, приходя к нему, видел: генерал, сильно раскачав гамак, подвешенный напротив входной двери, пристально смотрит на дорогу, покрытую раскаленной пылью, на которой должны были вот-вот появиться посланцы Урданеты. «Ах, отец мой, – говорил генерал, завидя монаха. – Вы неисправимы». Генералу едва хватало терпения передвигать фигуры, и после каждого хода он вскакивал, пока монах обдумывал свой ход.

– Не отвлекайте меня, ваше превосходительство, – говорил тот, – ваше беспокойство мешает мне сосредоточиться.

Генерал смеялся:

– Кто начал с высокомерия, закончит срамом.

Около столика обычно стоял О'Лири, – он изучал ситуацию на доске и предлагал какое-нибудь решение. Генерал возмущенно отвергал любую подсказку. И каждый раз, когда выигрывал, выходил в патио, где офицеры играли в карты, и во всеуслышание объявлял о своей победе. Однажды посреди игры брат Себастьян спросил, не собирается ли он писать мемуары.

– Никогда, – ответил он. – Эти забавы – для покойников.

Почта, о которой он думал неотступно, превратила его в мученика. В те дни никто не мог понять, что же происходит в стране, а письма из Санта-Фе задерживались – работники почты не торопились их отправлять, ожидая новых вестей. А вот подпольная связь работала с большим успехом и гораздо быстрее. Так что генерал все равно узнавал о новостях раньше, чем они до него доходили официально, и у него было время обдумать свое решение.

Когда 17 сентября он узнал, что гонцы уже близко, он послал Карреньо и О'Лири ожидать их на дороге из Турбако. Гонцами оказались полковники Висенте Пиньерес и Хулиан Санта Мария; они были поражены: безнадежно больной, о котором столько говорилось в Санта-Фе, выглядел прекрасно. В присутствии высших гражданских и военных чинов состоялась торжественная церемония, во время которой произносились приличествующие случаю речи и поднимались тосты во здравие отечества. Затем он остался с посланцами наедине, и те рассказали ему всю правду. Полковник Санта Мария, которому очень нравилась патетика, выразил крайнюю точку зрения: если генерал откажется от управления страной, это приведет к ужасающей анархии. Генерал ответил уклончиво.

– Сначала нужно выжить, а уж потом что-то менять, – сказал он. – Когда политический горизонт очистится, тогда увидим, есть у нас родина или нет.

Полковник Санта Мария не понял.

– Я хочу сказать: прежде всего мы должны снова объединить страну с помощью оружия, – сказал генерал. – Однако конец веревочки ведь не здесь, а в Венесуэле.

С тех пор эта мысль превратилась для него в навязчивую идею: еще раз начать с начала, зная теперь, что враг внутри собственного дома, а не снаружи. Олигархия каждой страны – а в Новой Гранаде она была представлена сантандеристами и самим Сантандером, – объявила войну не на жизнь, а на смерть идее объединения, так как она перечеркивала все местнические привилегии, в сохранении которых были заинтересованы самые богатые семьи.

– Это и есть истинная и единственная причина той войны, которая разъединяет и убивает нас, – сказал генерал – И, что самое печальное, они надеются изменить мир, а сами отстаивают идеи, рожденные самыми отсталыми традиционалистами Испании.

И продолжал, не останавливаясь:

– Я знаю, они смеются надо мной, потому что в одном и том же письме, в один и тот же день, одному и тому же человеку я пишу взаимоисключающие вещи – то одобряю монархию, то не одобряю ее, а в другом месте снова соглашаюсь с обоими противоположными мнениями.

Его обвиняли в том, что он непоследователен в своих суждениях о людях и слишком вольно обращается с историей, обвиняли в том, что он сражался против Фернанда VII и обнимался с Морильо, в том, что он вел войну не на жизнь, а на смерть с Испанией и в то же время был ярым поборником испанского духа, в том, что он, чтобы выиграть время, обосновался на Гаити, но считал республику Гаити иностранным государством, чтобы не приглашать на конгресс в Панаме, в том, что он – член масонской ложи и во время службы читает Вольтера, – а он был рыцарем церкви, – в том, что он обхаживает англичан, а сам в это время собирается жениться на французской принцессе, в том, что он – легкомысленный, лицемерный и даже презирающий законы, что он льстил своим друзьям, глядя им в глаза, и очернял за их спиной. «Что ж, ладно все это так, однако все это обусловлено обстоятельствами, – говорил он, – ибо все, что я делаю, я делаю с одной целью чтобы наш континент стал единой независимой страной, и в этом у меня никогда не было ни противоречий, ни сомнений.» И закончил чисто по-карибски: «Все остальное – дерьмо!»

В письме, которое он два дня спустя отправил генералу Брисеньо Мендесу, он писал: «Я не хочу принимать на себя управление страной, которое мне официально пожаловано, потому что не хочу быть главарем повстанцев или, выражаясь по-военному, победителей.» Однако в двух письмах, которые он в ту же ночь продиктовал Фернандо для генерала Урданеты, он постарался не быть столь категоричным.

Первое письмо было официальным ответом, и его торжественный тон был подчеркнут, начиная с обращения «Многоуважаемый сеньор» В нем генерал оправдывал государственный переворот, так как республика находилась в состоянии анархии и бессилия, в которые ввергло ее прежнее самораспустившееся правительство. «В таких случаях народ не обманывается», – писал он. Но он не видел никакой возможности принять президентство. Единственное, что он мог сказать в ответ на предложение Урданеты – выразить желание вернуться в Санта-Фе, чтобы служить новому правительству как простой солдат.

Второе письмо было частным, и на это указывала первая строка «Мой дорогой генерал» Оно было большим, многословным, и в нем генерал указывал причины своих сомнений. Поскольку дон Хоакин Москера не отказался от своей должности, завтра придется признать его как законного президента, таким образом выставляя генерала узурпатором. То есть он повторил сказанное в официальном письме: пока нет подтверждающих его полномочия документов, которые исходили бы из официального источника, он никоим образом не может принять власть.

Оба письма были отправлены с одной и той же почтой, вместе с воззванием, в котором он обращался к гражданам страны с просьбой забыть о своих распрях и поддержать новое правительство. Для себя он отвергал любой компромисс. «Хотя может показаться, что я предлагал слишком много, на самом деле я не предлагал ничего», – сказал он позднее. И признал, что некоторые фразы были написаны с единственной целью похвалить тех, кто этого хотел.