Фаворит Марии Медичи - Татьяна Яшина

– Устав ордена позволяет лишь одну нательную рубаху, грубошерстную рясу, сандалии и в исключительных случаях – черный шерстяной плащ, – посмеивается отец Жозеф. – А вам, епископ, не помешали бы перчатки – я слышал, вы часто хвораете.

– Вы сейчас из Парижа? – спросил Бутийе.

– Из Рима. Уговаривал Папу Римского на новый крестовый поход.

– Против кого? – благоговейно интересуется Ларошпозье.

– Против турок. Поход сплотил бы весь христианский мир – но времена истинных исполинов духа прошли, теперь у королей другие интересы… Капитул ордена направил меня в Сомюр – по соседству с вами, сейчас там центр кальвинистского просвещения, я должен вернуть эти духовно разоренные края в лоно Церкви.

– Завтракайте без меня, друзья мои, – Арман спешил уединиться с отцом Жозефом.

– Вина? – поболтав кувшином в попытке определить, хватит ли на два бокала, предложил епископ.

– Воды, – отказался капуцин. – Я вижу, герцог Сюлли не остался глух к вашим мольбам.

Он несколько раз пнул мешок, словно пытаясь определить точную сумму, которая в нем осталась:

– Епископ должен быть богатым.

– А как же верблюд и игольное ушко? – улыбнулся Арман. Слова капуцина его поразили. – Трудно богатому войти в Царствие Небесное.

Вместо ответа капуцин подошел к столу, где Дебурне оставил принятые у прачки рубашки епископа:

– Сколько у вас рубашек? – спросил он насмешливо.

Кровь бросилась Арману в лицо – он надеялся, что в полумраке, при свете камина, это останется незамеченным. Помедлив, он ответил, словно принял вопрос за шутку:

– Девять.

– Девять? – капуцин провел пальцем по стопке, пересчитывая. – Их восемь.

– Ах да! – перед поездкой в Пуатье они с Дебурне печально отправили одну рубаху в ветошь. – Восемь.

– Епископ должен быть богат, – повторил капуцин. – Не вами это заведено, не вами кончится. Вы можете ходить в рубище и заморить себя голодом – власти вам это не прибавит. А богатство – прибавит.

– А как же Царствие небесное? – закусил губу Арман.

Бесшумно и стремительно развернувшись, капуцин подошел вплотную, почти уткнувшись подбородком Арману в ключицу. Поднял заблестевшие глаза:

– Вы должны спасти не себя, а других! – он стиснул плечо епископа. – Для этого вы призваны.

Армана смутило столь явное выражение чувств. С одной стороны, слова отца Жозефа были ему приятны – он и сам не раз и два говорил себе то же самое – чтобы тут же усомниться.

Но уж чего капуцин был лишен – так это сомнений. Все его существо являло собой средоточие, воплощение, саму суть веры – он выглядел абсолютно, непоколебимо, несокрушимо уверенным во всем, что говорил и делал.

Монах прошелся по комнате, снял со стены шпагу и протянул Арману. Взял другую себе.

– Разомнемся? – предложил он. – Вы еще не забыли уроки синьора Умберто?

– Я был первым в фехтовальном классе! – гордо отсалютовал шпагой епископ.

– Я тоже, – усмехнувшись, капуцин кинулся в атаку.

Шпага привычно легла в руку. Арман обрадовался случаю разогнать кровь с достойным противником – а отец Жозеф по праву считался лучшим учеником своего выпуска! Несмотря на молодость и превосходство в росте, Арман пропустил два удара. Ему пришлось попотеть, чтобы их возвратить. Ничья – хороший итог поединка со столь сильным противником.

Дебурне, принесший тазик теплой воды и полотенца, поджал губы при виде столь далеких от благочестия занятий. Армана это рассмешило, он фыркнул, разбрызгивая воду из пригоршни, словно вернулся в беззаботные годы учебы в Академии. Намочив полотенце, он обтер шею, грудь и подмышки – отец Жозеф его здорово загонял.

– Я предложил капитулу ордена основать в вашем диоцезе богадельню и больницу, – отец Жозеф вымыл руки и – видимо, по рассеянности – взял полотенце Армана.

– Я польщен столь высокой оценкой моих способностей, – поклонился тот.

– Весьма, весьма высокой… – проведя по лицу полотенцем, капуцин на миг погрузил в него нос и прижал к щеке, что-то обдумывая. – Я в вас верю.

– О, превосходно! – обрадовался Арман. Присутствие столь могущественного монашеского ордена повышало престиж епархии. – Я вам крайне благодарен.

– Не стоит благодарности, – отмахнулся монах. – Купите уже себе ковер на стену – пока не схватили горячку. И не забудьте о перчатках.

На следующее утро отец Жозеф отбыл в монастырь Фонтевро – к роскоши почти светского уклада жизни монахинь он почему-то не проявил той терпимости, на какой настаивал в отношении обихода епископа Люсонского.

Впечатление от его визита сохранялось долго: отец Жозеф снискал себе славу как проповедник – послушать его сходились толпы народа со всех окрестностей Сомюра. Внимая его пламенным речам, люди рыдали от ужаса перед Генной огненной, стенали о своих прегрешениях, благодарили Бога за возможность прощения, а сам проповедник несколько раз впадал в экстатическое состояние прямо перед алтарем, отчего почитание его выросло до невообразимых пределов.

Монастырь Фонтевро также принял его со всем почтением и расположением – настоятельница монастыря, приходящаяся теткой королю Генриху IV, весьма уважала капуцина и его наставления.

Так что Арман с легким сердцем написал мадам Бурже в Париж с просьбой прислать ковер, а мадам Бутийе позволил снять мерку для перчаток – те изделия из воловьей кожи, что можно было приобрести в Пуатье, были для епископа недостаточно хороши.

Так что Мари связала для него очень миленькую пару перчаток из тонкой шерсти, о чем и оповестила в очередном письме, пригласив на примерку.

– В самом деле, Арман, поедем, – звал его Клод, всю зиму мотавшийся в Пуатье в качестве доверенного лица епископа Люсонского. – Мари мне не простит, если я тебя не привезу.

По пути в Шаррон Клод жаловался на плохие дороги – в Пуатье приходилось ездить через болота, потому что единственный приличный постоялый двор в Партене сгорел в ту вьюжную ночь, когда Арман застрелил волка. Скоро болота сделаются совсем непроходимыми для повозок – а верхом Клод ездить не любил. Несколько лье от резиденции епископа до собственного дома – извольте, но мысль о поездке в столицу провинции приводила его в замешательство.

– С марта по июль – только верхом, – подтвердил Арман, откидываясь на подушках. – В самую жару и карета пройдет. Если лето не будет дождливым.

– Когда это лето было без дождей? – вздохнул Клод. – Скорее у отца Кретьена глотка пересохнет.

Мари встретила его очаровательной улыбкой. Перед каждым визитом к Бутийе Арман долго молился, прося дать стойкость к искушениям. Зимой это работало. Мари протянула ему бумажный сверток, перевязанный лиловой лентой: