Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга третья - Рахман Бадалов

от Триера, снявшего свою картину в сотнях оттенков тусклого, Медея не признаёт полутонов. Для неё есть или чёрное, или белое. Ненависть её абсолютна и холодна. Это не преступление в состоянии аффекта, это – единственный выход сознания, которое не признаёт компромиссов. Медея не зря наделена колдовскими способностями – это отдаляет её от простых смертных, с их возможностями смирения и прощения. У Медеи нет ни того, ни другого, по силе своих страстей она, скорее, античное божество, а потому может и миловать и, что в её случае более верно, казнить. То, что она совершает – это даже не месть. Она забирает обратно то, что так щедро подарила человеку, не оценившему ни этот дар, ни её саму.

Тягучая мрачна атмосфера и гипнотический эффект, которые создаёт тусклая, колеблющаяся картинка если не идеальным, то, во всяком случае, художественно оправданным способом визуализации всего нагромождения человеческих страданий, о которых идёт речь…

Медею сможет понять не только жена, мать и даже не только преданная мужем женщина, этот фильм обязательно нужно смотреть и мужчинам, чтобы почувствовать, на что способна любовь, когда она превращается в ненависть и месть. И мужчины всегда должны быть наказаны за своё предательство. Отчаяние может вывести месть на уровень страшных грехов и настоящего безумия!».

…Медея в каждой женщине?

Ответ на этот вопрос зависит от того, верим ли мы в то, что во всех «биологических женщинах» есть нечто общее.

И если «Медею» заменить словом «дьявол», который в нас запрятан, порой неведом нам сами, и проявляется в нужный момент, в нужное время, то не относится ли это в равной степени и к мужчинам?

Мужчина и женщина: …разрушая собственную концепцию

На протяжении всей книги пытался доказать, что «мужчина» и «женщина» не наследие природы, а миф, созданный культурой, что между «мужчиной» и «женщиной» всегда существовал «мост взаимопереходов», а за последнее время этот «мост» стал настолько интенсивным, что в некоторых странах решили даже не фиксировать при рождении пол ребёнка. А сейчас, когда книга близка к завершению, хочу развернуться на 180 градусов. Не для того, чтобы опровергнуть собственную концепцию, чтобы в очередной раз убедиться, в такой теме как «мужчина» и «женщина» ничего не стоит доказывать с пеной у рта, не заметишь, что давно занимаешься мифотворчеством.

Примеры, которые приведу далее, ничего не доказывают, не следует искать в них обобщений, национальных, региональных, прочих.

Как уже говорил чуть выше, ограничусь тем, что сделаю самые первые, самые робкие шаги в новом направлении, чтобы улыбнуться самому себе.

И остановиться…

…история, рассказанная моим грузинским коллегой

Эту историю рассказал мой грузинский коллега и друг Тенгиз Халваши[219].

В Грузии жил такой историк, Ингорква Павел (Павле) Иесеевич[220]. Это был цельный человек, из породы тех людей, которые не стремятся ладить со своим временем. В любых обстоятельствах они верны своим принципам. Верны самим себе.

Он был противником присоединения Грузии к Советской России, в знак протеста даже носил несколько месяцев траурный костюм. Взгляды Ингорквы на историю Грузии отличались от общепринятых. А он настаивал на своём, хотя не мог не понимать, чем это ему грозило.

Он умер относительно недавно, в 1983 году, в возрасте 90 лет. И грузинские женщины решили, что сами понесут его гроб. Наверно, в знак особой признательности к мужчине, который сумел сохранить благородство в самых сложных обстоятельствах жизни.

В этой книге не раз говорилось о мужской агрессии и мужском самомнении». Ингорква был принципиально другим. Это был мужчина с мужской осанкой, но без мужской агрессии.

А женщины смогли распознать такого мужчину. И отдать ему должное.

…Ибн-Салам: «Господин Чувствительный Мужчина»

В пятом разделе мне приходилось писать об опере Узеира Гаджибекова «Лейли и Меджнун»[221], которая очень популярна в Азербайджане, и долгие десятилетия не сходит со сцены. В «Дневнике» я хочу вернуться к одному образу оперы – Ибн-Саламу.

Либретто оперы написали Узеир и Джейхун Гаджибековы[222] на основе поэмы Физули «Лейли и Меджнун». По сравнению с поэмой, в либретто внесены некоторые изменения. Это неизбежно, у оперы своя специфика, да и время вносит свои коррективы. Но на одно изменение хотелось бы обратить особое внимание.

В поэме Физули, как и в либретто Гаджибековых, отец Лейли отказывает сватам Гейса, поскольку, по их мнению (для этого есть все основания), Гейс стал Меджнуном, одержимым, а Лейли не пристало быть женой одержимого. После этого на арене появляется Ибн-Салам, за которого и выдают Лейли.

В поэме Физули Ибн-Салам представлен так:

«В просторах аравийских, необъятных Жил некий муж тогда, из самых знатных, Избранник среди избранных людей, Прославленный на родине своей. Он светел был умом, лицом прекрасен, В поступках и речах своих был ясен. Счастливец был угоден небесам, Счастливца имя было Ибн-Салам. Тот феникс, драгоценный, благородный, Чистосердечный и с душой свободной».

Обратим внимание на «чистосердечный» и «с душой свободной».

Увидев Лейли, «Он был ошеломлён, он был разбит, Зажёгся так, как ртуть в огне горит».

Лейли, которую выдают за Ибн-Салама, несчастна, она «рыдает и стенает сиротливо: «О небо, – молвит, – ты несправедливо! Того ли я хотела, небосвод? Как верила я в твой круговорот! Друг с кем свиданье для меня отрада, Совсем не тот, чьей стать женой мне надо».

Лейли говорит об Ибн-Саламе, совершенно не замечая его «чистосердечности»:

«Тот (Меджнун) – кормчий моря радостей духовных, А этот (Ибн-Салам) – раб мирских страстей греховных. Тот ближних всех на путь добра привёл, А этот с самого начала зол. Тот всё отдать своей любимой жаждет, А этот, коль не всё захватит, страждет» и т. д.

Не будем обвинять Лейли, влюблена, насильно выдали замуж, ей трудно разглядеть «чистосердечность» и «свободную душу».

Впрочем, Лейли проявляет находчивость, и ей удаётся избежать близости с Ибн-Саламом. Она отдаёт должное Ибн-Саламу («Твоё величье мне давно известно, О тонкости твоей молва чудесна»), возможно, просто заговаривает ему зубы, а потом признаётся, что в неё влюблён джинн[223], который не позволяет ей любить другого. Она боится джинна и вынуждена ему подчиниться. Она обращается к Ибн-Саламу:

«Тебя прошу я потерпеть немного: Ищи лекарство, уповай на бога. Быть может, цели, призрачной теперь, Достигнешь – отворится счастья дверь, Замолкнет слово ненависти вражьей, И цель блеснёт для нас обоих даже».

Ибн-Салам не столько проявляет «чистосердечие», сколько пугается джина:

«…Страх Ибн-Саламом бедным овладел, Ему разлуку принеся в удел».

В результате:

«И сила этой страсти без предела В кольцо согнула Ибн-Салама