Призрак былой любви - Джудит Леннокс

Мне это было знакомо.

— Расскажи про Дару. Не мог же он просто так взять и исчезнуть.

— И тем не менее. — Патрик нахмурился, потирая лоб. — Я знаю о нем совсем немного. Все это было давно, как я сказал, а Тильда не любит откровенничать. По-видимому, Дара всех восстановил против себя. И оказался в финансовой яме. В конце сороковых Саутэм-Холл был продан. — Официант принес кофе. — Ты была там, Ребекка?

Я покачала головой. Как ни странно, я почему-то не хотела ехать в Саутэм. Наверно, боялась разочарований.

— А ты?

— Однажды, очень давно, с отцом. Довольно гнетущее зрелище. Холл использовали как мебельный склад, старенький домик Тильды был заброшен — его собирались сносить. Землю продали местным органам власти. Была зима, все вокруг серо-бурое, застывшее. Хотя, — Патрик прищурился, вспоминая, — меня поразила намывная равнина между реками Нью-Бедфорд и Олд-Бедфорд. Мы с отцом ехали на поезде с севера, и, помнится, мне казалось, будто железнодорожная колея проложена по льду. По обе стороны от поезда, куда ни кинь взгляд, только бескрайняя ледяная равнина. Даже на отца это произвело впечатление. — Патрик моргнул, возвращаясь мыслями в жаркий переполненный ресторан. — Что касается Дары… думаю, он просто сбежал. Сообразил, что оказался в эпицентре неразрешимых проблем, и смылся. Так бывает. Мне доводилось представлять интересы клиентов, которые прикарманивали небольшие суммы и с первым же пароходом отчаливали на континент. Дара был умен и не попался, вот и все. Думаю, он просто сбежал от ответственности.

«И бросил дочь?» — подумала я, но вопрос свой не озвучила.

Официант принес счет. Я достала кошелек, но Патрик жестом велел мне убрать деньги.

— Это ведь я тебя сюда притащил. Ты, наверно, предпочла бы провести вечер дома, поедая апельсины.

В следующие выходные я мчалась по автостраде М11, миновала Кембридж, выехала на старое шоссе А45, ведущее в Ньюмаркет,[22]в местечке Кай свернула на другую дорогу и покатила на север. Рельеф между селениями становился все более равнинным, из черной почвы пробивались зеленые всходы пшеницы. Ночью прошел сильный дождь, и на полях пузырились серебристые бороздки воды. Дренированный торфяник усох и осел, и насыпные дороги на затопленных участках превратились в ненадежные мостики с обваливающимися краями. Тут и там встречались домики из желтовато-серого кирпича с входными дверями, приподнятыми на несколько футов от земли. Они стояли в окружении ржавой сельскохозяйственной техники.

Городок Саутэм раскинулся вдоль дороги. Горстка хижин разных размеров, с десяток двухквартирных муниципальных домов, небольшой поселок под названием Буковая Роща — несколько коттеджей из красного кирпича с аккуратными белыми крылечками, не имевших ничего общего с местной архитектурой. Крошечный супермаркет, антикварная лавка, магазинчик, торгующий терракотовыми горшками и музыкальными подвесками. Я припарковалась возле церкви.

Найти могилы представителей семьи де Пейвли не составило труда. Они занимали почетное место — были обнесены железными оградками или отмечены помпезными надгробиями из черного мрамора. Как будто перед смертью не все равны. Одни и те же имена — мужские Эдвард и Кристофер, женские Джосселин и Сесилия — повторялись из поколения в поколение. Могилу Эдварда де Пейвли я нашла под тисовым деревом. Надгробие относительно скромное: кусок гранита, на котором выгравированы его полное имя, даты рождения и смерти. Покров лишайника на нем был более скудным, чем на надгробных камнях его далеких предков. Я подумала, что Эдвард де Пейвли с лихвой заплатил за свои гнусные преступления, и не раз — еще во Фландрии. История действует на меня успокаивающе и завораживающе, но о некоторых событиях прошлого я не могу читать без страха и ужаса. Прежде всего это, конечно, холокост, а еще Первая мировая война, похоронный звон ее жестоких сражений — при Ипре, Пашендале, на Сомме.

Затем я стала искать могилу старшей дочери Эдварда де Пейвли. Не сразу, но нашла. Джосселин покоилась чуть в стороне от своих родных — возможно потому, что приняла католичество. Мраморный крест, металлический контейнер для цветов, в данный момент пустой. Могила казалась заброшенной, одинокой. «Даже в смерти она отрезана от своей истории, от своей семьи», — подумала я. Надпись на памятнике гласила: «Джосселин Алисия Канаван. 1911–1947. Любимая жена Дары». Бедная Джосси. Тридцать шесть лет. Что сгубило ее? Должно быть, разбитое сердце. Я сфотографировала надгробия, хотя мне было немного не по себе: казалось, что своим любопытством я тревожу покой мертвых. Потом я покинула кладбище и зашла в магазинчик с терракотовыми горшками и музыкальными подвесками, чтобы справиться у молодой продавщицы, как добраться до Холла. Сначала она не поняла, о чем я спрашиваю, и мне на мгновение подумалось, что все связанное с родом де Пейвли окончательно уничтожено и их дома больше не существует. Но женщина постарше, высунув голову в дверь, сказала:

— Это она про дом Дейвисов. Про тот, что на семи ветрах. Езжай назад через деревню, милая, потом по проселочной дороге, что будет слева от тебя. Ее давно хотят заасфальтировать, да все никак не соберутся.

Я доехала до развилки дорог, тянувшихся через поля, и сразу увидела, что имела в виду женщина. Это была грунтовая дорога — гребни глины и рытвины, заполненные водой. Моя бедная «фиеста» кренилась и проваливалась в глубокие борозды, так что я не на шутку испугалась за нее. Через двадцать ярдов я остановилась, выбралась из машины и пошла пешком.

Отовсюду, кроме городка, окаймленного деревьями, особняк был виден на несколько миль окрест. Он представлял собой огромное квадратное здание в георгианском стиле, без изысков, с симметричными окнами по фасаду. На вид уродливое строение, хотя некогда, должно быть, дом обладал неким горделивым величием. Стена кипарисника, обозначающая границы усадьбы; огромный сдвоенный гараж, в котором стоял «рейндж-ровер». Терракотовые горшки и ящики для цветов — тщетная попытка приукрасить дом, лишившая его величия.

На ветру колыхались три вывески «Продается» разных агентств по продаже недвижимости. Чья-то мечта обратилась в прах. Я шла по кромке поля вдоль изгороди из ядовито-зеленого кипарисника и чувствовала, как во мне зреет разочарование. Ничто здесь не напоминало ни об ослепленной любовью Джосси, ни о неверном Даре. Дойдя до угла усадьбы, я оглянулась. С одной стороны дом, с другой — деревня, вокруг — широкие зелено-черные поля. Дамба надвое разрезала землю между селением и особняком, вздымаясь надо всем, что лежало вокруг; казалось, ей нет ни конца ни края.

Скользя по мокрой траве, я вскарабкалась на береговую насыпь. Здесь, на высоте примерно десяти футов над уровнем полей, ветер был свирепый. Он раздувал мой пиджак, рвал на мне волосы. Время сместилось: я могла бы здесь стоять и десять лет назад, и пятьдесят, и триста, когда земля была впервые отвоевана у моря. Передо мной раскинулся тот же вид, которым, должно быть, любовался и Дара, прогуливаясь с Джосси: рябь на поверхности плененной воды, безмолвие бескрайнего серого неба, ужасная пустота. Горизонт навалился на землю, так что инстинктивно понимаешь, что эта местность находится ниже уровня моря. Я подумала: если бы Дара Канаван жил в наши дни, каким было бы его решение? Все равно женился бы на девушке, которой принадлежала эта земля? Я подумала, что Патрик, возможно, был прав. Оказавшись в финансовой западне, которую он сам себе устроил, Дара сбежал. В конце концов, ему было не впервой: до этого он сбежал из Ирландии. А дочь с собой не взял именно потому, что впервые в жизни думал не только о себе. Он понимал: то, что он мог бы предложить Кейтлин, для нее будет недостаточно.