Ведьмина доля - Дарья Гущина

От круглосуточных размышлений спасала только работа. Я два дня бегала по любимым местами самой опасной нечисти и расставляла ловушки. Как только нечисть проявит излишнюю агрессию, сработает патентный амулет и активирует западню. Зойка ходила за мной по пятам и спрашивала, что к чему и зачем. Я смотрела на нее и убеждалась в правильности слов Риммы про «смену растишь». Из девочки получится отличная ведьма для работы с нечистью.

Наблюдатель молчал и не подавал признаков жизни. Вспоминая о нем, я тщательно и усердно выскребала изо всех углов профессионализм, чтобы не срываться по мелочам и не лезть в драку из-за ерунды. Он раздражал своей любопытной натурой и стремлением вытащить на свет то, что видеть не положено. Но если отбросить два этих фактора, то с ним можно жить дружно. Приятный, обходительный, привлекательный, интересный. Из тех, с кем хотелось застрять в лифте, часа на два и без камер. Но — если бы не «бы».

Верховная тоже молчала, и это беспокоило не на шутку. Томка в ответ на «Где?..» устало и монотонно повторяла: «Я за нее». Наблюдатели — бессовестные засранцы. В городе пыль столбом и дым коромыслом, а они… нашли время. Отец, кстати, не объявлялся. Мама тоже куда-то подевалась. Написала скудную смску — дескать, не теряй, и с тех пор молчок. Подозреваю, что она уехала с тетей Фисой, для моральной поддержки. Как и Галя и еще пара ведьм из Совета. Похоже, что-то затевалось.

Нечисть… предвкушала. Это ощущение расползалось по городу ручейками ядовитого дыма, растворялось в воздухе, порождая тревогу и беспокойство. И, увидев однажды издали Арчибальда Дормидонтовича, я убедилась в правоте мастера Сима. Нечисть сходила с ума. Глава «пауков», подтянутый, солидный и интеллигентный до мозга костей, шел вприпрыжку, подбрасывая шляпу с мушкетерским пером, и напевал про «Па-ра-па-ра-парадуемся…». Дело дрянь.

Людям тоже приходилось несладко. Новостные сводки пестрели яркими заголовками о резком скачке криминогенности — участившихся хулиганствах, кражах, убийствах и прочих преступлениях. Улицы наводнили патрули дружинников, а после восьми часов — с наступлением темноты — город вымирал. И очень быстро — слишком быстро — гасли яркие «свечи» многоэтажек. Даже на балкон вечером стало жутко выходить.

А осень кралась по городу, теплыми солнечными лапками прогревая мостовые, оставляя ворохи шуршащих красно-желтых следов. И чем дальше проникала в город, чем сильнее следила, тем короче становились дни и удлинялись ночи. И тем глубже в душу пробиралось беспокойство, щедро сдобренное пряным запахом увядания. Мне было тревожно. И проверенное годами лекарство помогало неважно.

— Уля, не ходи туда, Христом Богом прошу!

— С каких это пор ты стал христианином? — я выкапывала из шкафа удобные широкие штаны с десятью карманами.

— С тех самых, как с вами, ведьмами, связался, — проворчал он.

Я достала штаны, повернулась к призраку и мягко сказала:

— Жор, я очень ценю твою заботу, но не передумаю. Пожалуйста, не доставай меня хоть сейчас, а? Мне нужно собраться с мыслями и настроиться, не сбивай с толку.

— А ежели раскрыться придется? — не унимался дух. — Ежели… узнает?..

— Значит, узнает, — ответила жестко и достала из шкафа старый синий свитер. — Всю жизнь прятаться от наблюдателей не получится, как ни крути. Шила в мешке не утаишь. Лучше скажи, друг мой, куда ты сигареты спрятал?

Риммины сигареты Кирюша выудил из моей сумки еще в ночь приезда с шабаша и сдал Жорику. А найти то, что спрятал призрак, невозможно — он ведь не дышит. И почти не следит. Правда, в последние два дня от волнения «обтекал» — оставлял повсюду лужицы призрачной крови из раны, нанесенной колом. Но к сигаретам они меня не приближали.

— Курить вредно, — заявил Жорик и достал из-под окровавленной сорочки трубку.

— А жить — еще вреднее! Ну, Жор!.. Я же ведьма!

— Это что, оправдание? — и злорадно запыхтел трубкой.

— Это аргумент! — я завистливо сглотнула.

— Фи-и-и, надумала! Шукай сама, коли надобно! — и полетел сквозь закрытую дверь на кухню, оставляя на светлом дереве брызги крови.

Я вздохнула. Мертвые, в отличие от живых, невыносимы… Посмотрела на дверь и кое-что вспомнила. Подошла и вытерла следы платком. Очень кстати. Надо и остальные собрать. Отличный дезориентирующий маневр.

— Алё, Гош, привет. Занят? Ах, свободен и ничей? Тогда собирайся. И одевайся… как в погреб. Чтобы тряпки не жалко было. Жду в центре, под Лениным. А завидуй молча. И собирайся быстро.

Я переоделась, распихала по многочисленным карманам амулеты и надела линзы. Посмотрелась в зеркало и снова вздохнула. Профессионализм — наше всё. Улыбки, шутки и никаких «скорпионов». Ненавижу лицемерие…

— Жор, пожелай мне удачи.

— Нэ, не поможет.

— Ну и ладно, — я обула кроссовки и сунула сотовый в карман.

Зойка выглянула из кухни, махнула рукой и улыбнулась. Взъерошенная куцая косичка, голубая пижамка, хрупкие плечи, тонкие ножки — и непробиваемое спокойствие в серых глазах.

— До завтра, — и босиком пошлепала закрывать за мной дверь.

А Жорик пробурчал что-то невнятное и наверняка ругательное. Его всегда восхищало умение русского человека одним лишь сакраментальным матерным словом (или его усеченным вариантом с междометием «ой») выражать столь разные эмоции как раздражение, ярость, восхищение, недоверие, разочарование, изумление, иронию или обиду, всего лишь меняя интонацию. Но, кажется, он не рад возможности попрактиковаться. И типун ему на язык…

До центра я ехала на автобусе, и всю дорогу смотрела в окно. О старых архивах мне рассказывала Изольда Дмитриевна — перед смертью, когда ее разум помутился. Она часто бредила, вспоминая самые захватывающие моменты жизни, и повторяла: «Там — самое главное, там — самое важное, они не забрали самое ценное, но никогда туда, никогда…».

По всему выходило, что наставница сунулась в архивы и едва унесла ноги. В рассказах сумасшедших правды больше, чем в слащаво-отточенных легендах, но и последние оптимизма не добавляли. Я давно мечтала слазить в старые архивы и проверить достоверность слухов, но Верховная запрещала — под страхом изгнания, мучительной смерти и много чего матерного. Я старалась ей не перечить. Да и напарника бы не нашла никогда, а он нужен. А среди ведьм, кто бы что ни говорил, сумасшедших мало.

Гоша ждал у бронзовых ног вождя мирового пролетариата. Сидел на поребрике, опершись локтями о колени, шарился в телефоне и вид имел благожелательный и хипповый. Широкие потертые джинсы с кучей карманов, темные свитер и кеды. Рукава закатаны, и с предплечий фонили кожаные напульсники, да так, что мне стало не по себе. Явно против нечисти. Экран сотового освещал улыбку и ямочки на щеках.

— С девушками чатишься?

— А почему бы и нет? — отозвался он, вставая и убирая телефон. — Ночь длинная, а одному скучно.

— Пошли, — я огляделась, определяя маршрут, — развлеку.