Читатель на кушетке. Мании, причуды и слабости любителей читать книги - Гвидо Витиелло

книгой, сколько еще проведем, сколько осталось жить персонажам этого романа, пока их судьба не свершится и их мир снова не канет в небытие. В «Истории Французской революции» Жюль Мишле приводит эпизод, произошедший во время массовых казней в Лионе в 1794 году: «Некий осужденный читал, когда его вызвали, чтобы отправить на казнь; он не мог оторваться от чтения до самого эшафота и у подножия гильотины вложил в книгу закладку»[87]. Линии, обозначающие время жизни и время чтения, в ту секунду должны были навсегда безвозвратно разойтись в пространстве, но этот безымянный человек, приговоренный к казни, с изящной, благородной небрежностью произвел те же действия, что и в любой другой день. Такое случается почти со всеми читателями: смерть застает их с недочитанной книгой в руках, но с каждым из нас это происходит лишь однажды. Со всеми прочими книгами – не последними в жизни – все ровно наоборот: это они завершают свой жизненный цикл раньше, чем мы, и прямо у нас на глазах и дарят нам пьянящее чувство победы, хорошо знакомое всем выжившим.

Без сомнения, финал того или иного романа вызывает у читателя разнообразнейшие невротические симптомы. Кто-то, видя, что конец уже близко, по два раза перечитывает каждую страницу, чтобы как можно позже столкнуться с ним; кто-то спешно бросается к последней строчке, желая убедиться, что там его не ожидает какой-нибудь неприятный сюрприз; кто-то, едва закрыв одну книгу, тут же принимается за другую; кто-то читает несколько штук одновременно, чтобы не испытывать чувство пустоты. Во всех случаях процесс чтения как капля воды, в которой отражается нечто большее, поэтому каждая из этих стратегий позволяет довольно четко разглядеть, как человек проживает смерть и потерю, ведь с этими двумя событиями (особенно это верно во втором случае) мы с течением времени совершенно разучились справляться. От Филиппа Арьеса мы узнали, что после болезненного пристрастия XVIII века к оплакиванию усопших в XX веке наступила пора смущения и запрета, и если в викторианскую эпоху была табуирована сексуальная сфера, теперь то же самое касается скорби по умершим.

Моя девушка постоянно забывает, чем закончилась та или иная книга. Она говорит, что у нее плохая память, и это правда, но благодаря Фрейду мы уже усвоили, что забвение само по себе не так уж безобидно: если мы что-то забываем, на то есть конкретная причина, и человек, совершающий это действие, в глубине души преследует одну-единственную тайную цель: сбежать от того, что ему невыносимо. Окончание книги – тоже невыносимое событие, неважно, хороший у нее конец или плохой. Последняя страница книги – своего рода маленькая смерть, и когда мы забываем о ней, то можем избежать боли от небольшой потери. Возможно, мы точно помним настроение этой книги, какие-то важные сцены из нее или даже целые предложения, ведь мы не настолько сильно боимся неминуемой смерти книги, чтобы перестать любить ее при жизни. Но когда мы закончим читать, то сознательно спрячем обстоятельства ее гибели за непроглядной пеленой.

Роман изменяет окружающее его время точно так же, как архитектура поступает с пространством, поэтому он позволяет нам проводить лабораторные исследования собственной смертности – при этом в достаточно безопасных условиях. Мы прекрасно знаем, что нить нашей жизни прервется в неудачный момент: как правило, слишком быстро в нашем представлении и совершенно неожиданным для нас образом. Мы знаем, что это точно произойдет в тот миг, когда мы будем заняты делом, которое хотели бы довести до конца, каким бы оно ни было – долгий сон или же продолжительное пребывание в больнице. Я уже давно забыл, чем заканчивается «Татарская пустыня» Дино Буццати, но никогда не забуду, как умер лейтенант Ангустина: «Что ты хотел сказать, Ангустина? Ты ушел, не окончив фразу. Может, это была глупая, банальная мысль, может, выражение несбыточной надежды. А может, и этого не было»[88]. Сколько еще останется неоконченных историй, скольких персонажей мы больше не увидим на подмостках, скольких финалов мы никогда не узнаем! То, как окончится наша жизнь, – в теории, если бы она продлилась чуть дольше; как окончится жизнь наших друзей и близких, которые пережили нас; как окончатся все истории, которые длятся куда дольше нашей и за которыми мы с интересом следили – будь то чемпионат по футболу или война на Ближнем Востоке. Мы пропустим все следующие серии, все, что случится после нас в мире, – и мы ничего не можем с этим поделать. Точнее сказать, мы можем сделать всего одну вещь, пусть и весьма незначительную: создавать и посещать крошечные миры, в которых мы сами способны решать, где начало, а где конец. То есть читать романы.

Перспектива покинуть этот мир до того, как дочитаешь книгу, которую сейчас держишь в руках, временами порождает ощущение уязвимости: нам приходится признавать, что литературная лаборатория, где мы чувствовали себя хозяевами, не защищена полностью герметичной дверью и в конечном счете можно умереть даже играя в смерть. Жуть в квадрате. Можно ли как-то унять эту боль? Строго говоря, ничто не мешает нам сразу прочитать финал любой книги, за которую мы собираемся взяться, – так делал Билли Кристал в фильме «Когда Гарри встретил Салли». Заранее узнать, чем все закончится как в книге, так и в жизни, – самый простой способ снять тревогу. Но это то же самое, что выплеснуть ребенка вместе с водой, потому что тревожное ожидание и неопределенность – это то, ради чего мы пускаемся в авантюру с чтением. Иначе мы станем кем-то вроде охотников, которые шляются по пустым и безмолвным лесам повествования, находя на пути лишь останки мертвых животных и кучки обглоданных костей, или как опоссум, который притворяется мертвым, чтобы спастись от хищника и избежать роковой встречи с волком из поговорки. Однако, как ни печально, правда в том, что от них невозможно убежать и никакие уловки тут не помогут. Волки рыщут повсюду, но, по крайней мере, те, что живут на страницах книг, не могут нас убить. Если они и нападут, то лишь затем, чтобы дать нам инструменты для встречи с неизбежным будущим, своего рода «подготовку к смерти», как называл это святой Альфонсо Мария де Лигуори.

Летом 1913 года (то было последнее лето перед Первой мировой войной) Зигмунд Фрейд, глядя на прекрасные, пышно цветущие поля за городом, попытался утешить одного молодого поэта, жизнь которого омрачали и тяготили мысли о смерти. Или по крайней мере, так нам об этом рассказывает сам психоаналитик в небольшом эссе под названием «Преходящее». Тем