1000 ночных вылетов - Константин Михаленко

— Ладно уж, иди. Ждет!

— Угу. Ни пуха… Встречу!

— Поверил. Катись уж… Ромео!

Борис не знает, как я ему чертовски завидую. Да, завидую. Потому что он до краев заполнен любовью и живет только ею, живет только в настоящем времени — полностью и всласть.

Ландин проводит ладонью по крылу, и непонятно, кому адресованы его слова — мне или самолету:

— Поскорей возвращайся, старик…

А из-за леса, под всхлипывание расстроенного баяна, доносится обрывок полковой песни:

Я защелкиваю карабин парашюта и переваливаюсь через борт кабины.

— От винта!

— Есть!

Тугая струя воздуха отбрасывает назад огоньки старта. В их мерцающем свете мелькают чьи-то темные силуэты. Кто-то машет руками. Может, это Ландин? А может, Борис и Тося?

Эх, Тося! Сегодня растает, непременно растает льдинка тревоги в твоих глазах. Сегодня ты будешь смаковать, как старое вино, каждую минуту покоя и тишины — свое тревожное военное счастье…

…Над линией фронта нас встречает привычный фейерверк — вспышки ракет, мерцание огоньков выстрелов. Сквозь сверкание огненных трасс и разрывы зенитных снарядов входим в лагерь противника, чтобы узнать его тайное из тайных — передвижение и дислокацию войск.

Наверное, в эфире и по проводам полевых телефонов уже несутся тревожные предупреждения:

— Ахтунг! Ахтунг! Русские разведчики в воздухе!

Наверное, сворачивают на обочины автоколонны, прячутся в укрытия танки. А мы до боли в глазах всматриваемся в очертания знакомых перелесков, дорог, деревень. Напряженный взгляд отыскивает в редколесье у проселочной дороги какие-то бесформенные пятна. Вчера их здесь не было.

— Что бы это могло быть? — спрашиваю у Николая.

— Могут быть автомашины, а то и танки. Все может быть.

— Проверим?

Николай перебрасывает на борт турель пулемета, и к земле несется голубой пунктир короткой очереди. Несколько пуль рикошетят о темные предметы.

— Танки! Коля, танки!

— Разведчик не может предполагать — он должен знать! — наставительно замечает Николай.

— Заходи для фотографирования. Снимок — документ. Вникаешь?

— Профессор!

Пока я строю заход, Николай успевает произвести расчеты. Небо полыхает вспышками фотобомб. В их ослепительном свете успеваю заметить торчащие из-под наваленных ветвей длинные стволы пушек.

Немцы поняли, что обнаружены, и ощерились огнем зениток. Вокруг нашего самолета хлопают разрывы, проносятся огни пулеметных трасс.

Мы уклоняемся от выстрелов и идем дальше вдоль намеченного маршрута, не сбросив на головы врага бомбы: рисковать мы не имеем права, добытые сведения дороже одного подбитого или уничтоженного танка.

И опять всматриваемся в черноту ночи, опять стараемся увидеть, понять, разгадать.

Поворот, еще поворот, и мы ложимся на обратный курс. Николая явно беспокоят неиспользованные бомбы.

— Если ничего не обнаружим, ударим по огневым точкам на переднем крае. Поможем пехоте, — успокаиваю я его.

Наш маршрут проходит недалеко от Бобруйска. Где-то рядом в темноте затаился город, занятый врагом, на северной окраине которого большой вражеский аэродром. «Ударить бы по нему, — мелькает в голове мысль. — Сейчас на аэродроме, должно быть, полно бомбардировщиков и истребителей». О существовании этого аэродрома мы знаем давно, но почему-то до сих пор еще нет приказа об его уничтожении. Ну что ж, обойдем его стороной…

И вдруг темнота ночи раскалывается острыми мечами прожекторов, суматошно обшаривающих небо. В воздухе вспыхивают ФОТАБы, и тут же лучи вражеских прожекторов сходятся вместе на светлой точке самолета. Мгновенно включается вся зенитная оборона аэродрома. Снаряды, кажется, прошивают насквозь светлячок самолета. Решение приходит само собой. Увеличиваю обороты двигателя. Самолет послушно набирает высоту.

— К атаке, Николай!

— Есть!

Немцы, увлеченные боем, не замечают нашего приближения. Тем лучше!

Одновременно с разрывами наших бомб на земле на нас обрушивается шквальный огонь. Лучи прожекторов режут глаза, слепят, давят. Все внимание приборам! Только бы не потерять пространственное положение. Тогда конец…

Беспрерывно маневрируя, стараюсь вырваться из гремящего огня, из ослепительного света. Но он повсюду. И вдруг — тишина. Разворачиваю самолет к востоку, и тут вновь проносятся огненные трассы. Только теперь они идут не с земли, а откуда-то сверху. Неужели я потерял пространственное положение и не заметил, как самолет перевернулся вверх колесами?

— Справа в хвосте истребитель! — кричит Николай.

Ага, все становится на свои места. Значит, на этом участке фронта у немцев появились ночные истребители, которых раньше не было.

Николай отстреливается от истребителя, но ослепительный свет прожектора мешает ему вести прицельный огонь, так же как мне пилотировать.

Уже почти теряя надежду вырваться из огненного плена, тяну штурвал на себя и одновременно даю правую ногу. Наш самолет кувыркается в какой-то замысловатой фигуре. Из фюзеляжа в лицо летит мусор, забытый техником гаечный ключ больно ударяет по голове.

А лучи прожекторов шарят уже выше нас. Чтобы опять не попасть в их коварный свет, продолжаю резкое снижение, но, опережая нас, вновь летят огненные трассы, выпускаемые вражеским истребителем. На какой-то миг замечаю выше впереди темный силуэт, задираю нос и нажимаю гашетки эрэсов. Истребитель шарахается в сторону и пропадает в ночи…

Жаль…

В эту ночь погиб Борис Обещенко. Это его самолет серебряным светлячком метался в лучах прожекторов, это к нему мы спешили на помощь…

Проводив нас, Борис вернулся в землянку КП, где пахло дымком и густым запахом свежескошенного сена, где у полевых телефонов сидела Тося. Его Тося! Борис пристроился на дощатых нарах, любуясь ловкими движениями ее рук, золотыми в отблеске электрического света локонами, разбросанными по плечам. Он весь отдался тому молчаливому, нежному созерцанию, на которое способны только влюбленные.

Когда пришла телеграмма с приказанием заснять вражеский аэродром у Бобруйска, Тося передала узкий листок бумаги командиру полка. Он внимательно прочел содержимое и молча протянул Борису.

Борис мог не лететь, его экипажу предоставили отдых. В своих мечтах он уже распланировал каждую минуту счастья, которое дарила им сегодняшняя ночь. Вот сменится Тося, и они уйдут в благоухание майских трав… Он мог не лететь, но в полку не было лучших мастеров фоторазведки, чем экипаж Обещенко — Зотов.