Люди с солнечными поводьями - Ариадна Борисова

Не носить Уране нарядных сережек-елочек, красующихся в ушах матерей больших семейств. По ступенькам этих серег считают рожденных детей. У иных женщин расширяющиеся книзу подвески спускаются едва ль не до плеч… Ну а этим серьгам, пусть и без висюлек, зато с чудесными бусинами, жена будет рада.

Все редкое свободное время занимала теперь подгонка и полировка. Твердый камень нелегко поддавался, да нет такого камня, какого бы не осилил наследный мастер! Бусины получились округлые книзу, гладкие и прохладные на ощупь. Последнюю осталось сегодня дополировать. Рисунок пришелся на диво, будто заказывал, – белоснежные звезды в синеющих серединках. В серебряных кольцах сережек звездные капли засияют, как в небе. По окончании Тимир окурит работу дымом можжевеловой ветки, очистит от скверны души камня и серебра. Вденет Урана серьги в уши, выйдет на улицу – все соседские молодки иззавидуются. Прибегут: и нам сделай такие! Одну-две пары напилить из остатков можно. Поменьше, похуже выйдут. Ну да ладно, для жены стараться приятнее.

Давненько Тимир не радовал Урану подарком. Камень, найденный в знаменательный день, сам подсказал.

* * *

Их поженили, когда Тимиру, единственному наследнику хозяина кузни, минуло восемь весен, а Уране всего три. В память запала вереница огромных бурдюков с кумысом и кожаные чаны с топленым маслом в привратнике погреба, где высовывались из бересты вздернутые рыльца курносых осетров и толстые губы тайменей. Просторный двор пестрел шкурами, уставленными кумысными чоронами и рисунчатыми чашами. Юрта не могла вместить всех гостей. За родительским домом полыхал долгий костер. На нем беспрестанно что-то варилось, вскипая в котлах золотисто-коричневой пеной. Дюжие парни вертели на рожнах куски кобыльих грудин, оленьи стегна и набитые пряными кореньями тушки ленных гусей. Тающий жир скворчал, капая на раскаленные угли. Вся округа насквозь пропиталась густым духовитым чадом, сводящим с ума собак.

Народ был доволен. Богатые родичи сосватанных детей не поскаредничали. Дали по три изобильных пира – сначала далеко за рекой и горным поясом на родине Ураны, затем здесь. В ненасытную прорву свадебных пиршеств, как в небытие за горизонт, ушло оленье стадо из приданого малютки-невесты. Израсходовали на угощение девять кобыл и пятнадцать коров с быками – треть калыма, заплаченного родителями маловёсного жениха. Вот сколько скота кануло во имя гостеприимства. Не свадьба – сплошное разорение!

Потом опустели бурдюки, чороны и чаши убрались на полки до новой весны. Разъехались последние гости, а посаженная на празднике рядом с Тимиром, жмущаяся к чужой тете испуганная девочка осталась жить в доме.

Родители привязались к маленькой жене сына, как к дочке. Баловали-голубили, одевали нарядно. Гордились первыми вымятыми кожами невестки, первыми ссученными нитками и вышивкой. «Легка на подъем – не видно следа на снегу, как не видно и швов на ее шитье», – хвалила Урану матушка Тимира. Родичи девочки вначале приезжали зимой на оленях раз в год, затем все реже. В последнее время совсем забыли. Даже на торжища в Эрги-Эн этим летом не наведались.

У своих Урана побывала лишь дважды: через три весны после свадьбы по обычаю гостевания мужней дочери и в подходе к семейному возрасту на свое завершающее свадебное торжество.

Мать без конца превозносила родные горы, скуповатые на травы аласы, чахлые лиственничные леса. Даже несусветный мороз, присущий этому краю, оказался причиной для превосходства, смешанного с искренним сочувствием к дочери. Ведь та была вынуждена жить не в столь замечательном месте. В словах матери слышался вроде бы даже упрек. Словно не она когда-то отдала в жены трёхвёсное дитя, а дочь сама, по собственному почину, покинула лучшую землю.

Урана, почему-то и впрямь чувствуя себя виноватой, сидела с опущенной головой и скучала об Элен, не сравнимой ни с одной землей в подсолнечном мире. Где еще растут лиственницы, купающие в тучах пышные кроны? Где еще гуляющие понизу ветра напоминают дыхание ребенка, а вечера искристы и мягки, как соболиный мех? Смешно было Уране, когда дядька, прибывший откуда-то с побережья Мерзлого моря, заявил матери:

– Ты права, эти места притягательны для глаз. Однако тундра моя, усыпанная цветами или укрытая пушистым снежным одеялом, красивее всех мест на Срединной.

Мать губы поджала:

– Что же не поминаешь ты о ваших озерцах глубиной в наколенник, возле которых ничего не растет?

Они заспорили, хваля свои края, потом включились другие. Едва не разругались, запамятовав, что собрались не на сход рода, а на последний перед настоящим замужеством праздник Ураны. Она слушала, удивляясь молча. Сердце ее одолевали смутная печаль и щемящая жалость к одинокой матери, похоронившей отца задолго до прощального приезда дочери.

После слыхала стороной, что мать, знаменитая по всему северу швея, взяла на воспитание двух малых девочек. Избывала тоску по единственному ребенку, да и мастерство надо было доверить кому-то в аймаке. Нехорошо, если пропадет без передачи в родном месте. Говорят, привыкла к приемышам и теперь нянчит их ребятню…

А ведь родители сговаривались не без затей. С потаенными чаяниями, что у внуков проявится волшебный джогур, поскольку в обеих семьях имелось по искусному мастеру в седьмом колене. Дети были восьмыми в своих родах. Внуки, соединившие в себе древнюю мощь кузнецов и швей, взошли бы к девятому, самому сильному колену, к границе рода и дара. Вот как должна была схлестнуться во славу аймаков горделивая прихоть, опережающая в мечтах грядущее. Что само по себе примета не из добрых…

Рослые, видные, Тимир и Урана походили друг на друга, как брат с сестрой. Ни приличным нравом, ни родовым умением не обделили молодых хозяев Дилга и трехликий кузнец Кудай. Но не осветишь будущего лучиной: с детьми вышла заминка. Несмотря на любовь к невестке, Тимировы старики часто горевали о напрасном сговоре. Украдкой приглядывали сыну вторую жену. Так и умерли, ушли один за другим в неутоленной надежде понюхать сладкие шейки внучат.

Несчастна семья без детей. На ней прерываются, навсегда уходят из Орто материнские души и память о предках. В аймаках Элен достаточно многодетных семейств. Некоторые из них бедны так, что коров в хлеву втрое меньше, чем в доме ребят, однако чадо отдать не упросишь. Все боятся: вдруг именно в этом ребенке заключается ждущее своего времени процветание рода? Уступишь малыша чужим, а с ним оторвется, упорхнет и то малое счастье, что пока едва-едва теплится в убогом жилище. Верно говорят: «Слепой узнает бедный дом по детскому крику, богатый – по тишине». У своенравного Дилги особые мысли о равновесии в распределении благ. Кому – дети, кому – достаток, нет чтобы того и другого поровну.

Урана держала посуду и дом в чистоте. Не оскорбляла неопрятностью строгий взор Айи-Си́ты[60]– покровительницы рожениц, дарующей семьям детей. Отдраенные золой медные котелки, серебряные обручи и подвески кумысных чаш ловили оконный свет и пускали по юрте солнечных зайчиков. Постельные шкуры и циновки хозяйка выколачивала в чистых лебяжьих сугробах.