О свободе: четыре песни о заботе и принуждении - Мэгги Нельсон

Позиция Чодрон вряд ли понравится каждой, да и сама она за эти годы прошла свой путь (в 2020 году она оставила службу в Шамбале, отчасти потому что к своим обязанностям вернулся Сакьонг). Но я по-прежнему с радостью вспоминаю ее формулировку: «Мой личный учитель не соблюдал этические нормы, и моя преданность ему непоколебима. Так что я осталась с большим коаном». А кто нет? Наше желание относиться ко всем с состраданием, добротой и прощением и сталкивать вредных придурков со скалы – большой коан. Практики свободы в мире стесненных, часто дерьмовых обстоятельств – большой коан. Наше желание сохранить контроль над тем, что происходит с нашим телом и психикой и стремление к опыту повиновения и самозабвения – это большой коан. Наша потребность в поддержке со стороны институций и требование, чтобы они свалили к черту из нашей жизни – большой коан. Наше желание рискнуть и узнать что-то новое, оставаясь при этом в безопасности, – большой коан. Сохранять стойкую духовную приверженность принципу «нет правильного и неправильного» и внушать людям «уверенность в том, что причиненный вред приведет к последствиям» (как выразилась Чодрон в письме к общине Шамбалы, посвященном Сакьонгу, в 2018 году) – большой коан. Один буддийский учитель после скандала в Шамбале написал: «Знание, что Гуру может быть глубоко порочен, дает нам возможность раз и навсегда отказаться от подобных ожиданий. Перестаньте искать того, кто может спасти вас. Сосредоточьтесь на том, что есть, а не на том, чего вы ждали. Откажитесь от мечты о другом настоящем».

ИСТОРИЯ, КОТОРУЮ НАМ РАССКАЗЫВАЮТ – СВОБОДА ОТ + СВОБОДА НА – ТАЛАНТЛИВЫЕ И СМЕЛЫЕ – ТЕМНЫЕ КОМНАТЫ – КВИР-УРОКИ – ВСЕГДА ВОПРОС ВЛАСТИ – У МОЕГО ТЕЛА НЕТ НИЧЕГО ОБЩЕГО С ТВОИМ – ПРАВДИВЫХ ИСТОРИЙ НЕ СУЩЕСТВУЕТ – МИФ О СВОБОДЕ – другое настоящее

Конечно, ужасно трудно отказаться от мечты о другом настоящем. C. E. выражает это разочарование так: «Откуда, по мнению старых феминисток, вдруг возникнут изменения? Что в этом мире приведет к миру следующему? Я спрашиваю не для того, чтобы поиздеваться над ними. Но потому, что я всё время возвращаюсь к этим вопросам, ожидая, что найду другой ответ, ожидая, что однажды я найду его случайно и тогда всё будет хорошо. Но этого не происходит, и что теперь?»

Что, собственно, теперь? Пока я пишу, несколько штатов принимают драконовские законы, запрещающие аборты, и каждый из них надеется, что закон станет их счастливым билетом, чтобы отменить, наконец, решение по делу Роу против Уэйда и начать новую эру принудительного деторождения, на этот раз заручившись серьезной поддержкой институтов массового заключения. Мишель Голдберг рисует мрачную картину того, что может произойти: «Важно понимать, что нам не обязательно грозит возврат в прошлое. Новая волна законов против абортов предполагает, что Америка после Роу не будет похожа на страну до 1973 года, когда было принято решение по этому судебному делу. Вероятно, будет только хуже». С. Е. усугубляет пессимизм и добавляет к нему ностальгию: «Если тысячи лет назад и существовали догендерные способы получения удовольствия, телесного воплощения и использования гениталий, для нас они безвозвратно утеряны… [Теперь существует] только бесконечное поле прикосновений, аффектов, вожделения, выживания и властных отношений, созданных и обусловленных нашими материальными условиями».

Вы можете назвать меня сумасшедшей, но «бесконечное поле прикосновений, аффектов, вожделения, выживания и властных отношений, созданных и обусловленных нашими материальными условиями» не кажется мне таким уж плохим (особенно если представить, что «материальные условия» не ограничиваются и даже превосходят марксистские идеи). Это похоже на мир, в котором «освобождение прокладывает путь для новых отношений власти, которые должны подчиняться практикам свободы», в котором мы перестанем сравнивать статус нашего освобождения с идеалом неограниченной, статичной, счастливой сексуальности и вместо этого отправимся в путь, зная о том, что несвободы и страдания всегда будут его частью, даже если мы работаем над тем, чтобы ослабить их и уменьшить их количество. (Мы можем принять неизбежность страдания, одновременно работая над его преодолением, – вот еще один большой коан, возможно, один из крупнейших.)

Такой подход предлагает нам отказаться от полюсов пред– и постосвобождения, противопоставления отрицательного и положительного, оптимизма и пессимизма, утопии и антиутопии, и вместо этого помнить о том, что не всё будет нормально, никто или ничто не придет, чтобы спасти нас, но всё это одновременно чрезвычайно сложно и прекрасно. Нам не нужно усугублять ситуацию, стремясь к безвозвратному, фантасмагоричному прошлому, или пугать себя образами заведомо ужасного будущего. Мы можем оглянуться назад с благодарностью, а не разочарованием; мы можем смотреть вперед с любопытством и решимостью, наполняясь тем, что великая покойная художница-феминистка и сторонница сексуального освобождения Кароли Шниман называла «непоколебимым ожиданием великих времен, которые мы завоюем вместе». Как показывает опыт Шниман, посвятившей всю жизнь исследованию этих великих времен, которые она никогда не отделяла от ужасных, такая убежденность может обогатить гораздо больше, чем наше будущее.

3. Наркофуга

ПЕРЕСЕЧЕНИЕ —

ЧТОБЫ НАСЛАЖДАТЬСЯ НАРКОТИКОМ, НУЖНО НАСЛАЖДАТЬСЯ СОБСТВЕННОЙ СУБЪЕКТНОСТЬЮ —

ЛЮБЛЮ УЖАСАТЬ ЛЮДЕЙ —

РЕАБИЛИТАЦИЯ ЗАВИСИМОСТИ —

БЛОНДИНЫ —

РАБОТА С ЛОВУШКОЙ —

НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ЛЮДИ —

ОТРЕЧЕНИЕ

ПЕРЕСЕЧЕНИЕ – ЧТОБЫ НАСЛАЖДАТЬСЯ НАРКОТИКОМ, НУЖНО НАСЛАЖДАТЬСЯ СОБСТВЕННОЙ СУБЪЕКТНОСТЬЮ – ЛЮБЛЮ УЖАСАТЬ ЛЮДЕЙ – РЕАБИЛИТАЦИЯ ЗАВИСИМОСТИ – БЛОНДИНЫ – РАБОТА С ЛОВУШКОЙ – НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ЛЮДИ – ОТРЕЧЕНИЕ

Существует множество историй о том, почему люди принимают наркотики. Некоторые из этих историй – о свободе. Например, люди принимают наркотики, потому что несвободны, а наркотики их раскрепощают. Или люди принимают наркотики, потому что хотят спастись от тяжелого и мучительного положения, но, к несчастью, оказываются вновь обременены и порабощены зависимостью (addictus – «сдаваться, капитулировать; также: быть превращенным в раба»). Или люди принимают наркотики, потому что свобода невыносима, а зависимость служит противовесом невыносимой легкости бытия. Или люди принимают наркотики, чтобы освободить разум – не только от страданий, но и от общепринятых представлений, доксы. Или люди принимают наркотики, потому что, пользуясь запрещенными веществами, якобы освобождаются от ограничений закона. Или, как выразился Маркус Бун в книге «Дорога излишества: история писателей под наркотиками», люди принимают наркотики, потому что у них (то есть у нас) есть законное желание испытать кайф. А отчасти желание испытать кайф – это желание ощутить свободу, какой бы мимолетной она ни была, от груза агентности, субъективности, суверенности, автономии, реляционности и даже человечности, благодаря которой, как мы обычно предполагаем, люди стремятся быть людьми. Влечение к наркотикам говорит нам