Осенняя женщина - Анна Климова

— Сейчас же его позови! Слышишь? Сейчас же! Мерзавка! Вещи в руки — и за дверь…

— Ой, ой, какие мы страшные. Прямо мурашки по коже, — не обращая внимания на девицу, Зойка подошла к Фифе.

— Не трогай меня, негодяйка! Не трогай! Позови сына!

— Может, действительно позвонить ее сыну? — обеспокоенно предложила девица.

— Позовем, позовем. Кликнем хором, — кивнула Зойка и привычно взяла Фифу под мышки.

— Я помогу! — с готовностью предложила нежданная постоялица, но Зойка отпихнула ее руку.

— Уж как-нибудь без тебя управлюсь! Помогальщица нашлась!

Она уже было приподняла упиравшуюся старуху, но, неожиданно поскользнувшись на мокром паркете, сама грохнулась на спину. В какой-то момент в глазах Зойки потемнело. «Мамочки, упала», — подумала она. И одновременно ей представилась страшная картина. Две старухи лежат на полу. Одна безумная, а вторая со сломанной шеей.

— Ох, — выдохнула она, поднимаясь и с неудовольствием щупая намоченные колготки и платье.

— Вы не ушиблись? — спросила девица, склоняясь к ней.

— Да вроде целая.

— Я хочу видеть сына! Слышишь, корова? — кричала Фифа.

— Боженьку ты нашего увидишь, если сей момент не замолчишь, — пробормотала Зойка, почувствовав легкое головокружение, и зло обратилась к девице: — Ну, чего стоишь? Помогай, раз вызвалась!

Они обе подхватили старуху и потащили в спальню. Вместе переодели ее и уложили в кровать. Старуха теперь тихо плакала.

— Зоя, куда ты его дела, сына моего? Куда? Почему не приходит? Это ты его не пускаешь, я знаю. Открой дверь, Зоя.

— Откроем, откроем. Успокойся уже, — увещевала Зойка, присев на кровать и прижав старуху к себе.

— А где ее сын? — спросила девица, зябко обнимая себя за голые худые плечи. — Я могла бы позвонить…

— Нет у нее никакого сына, — отрезала Зойка. — Нету и не было! Поняла?

— Ладно. Не кричите. Пойду приготовлю чай, — сказала девица.

— Позови его, Зоя, — продолжала всхлипывать Фифа.

— Тихо, тихо, — гладила Зойка по ее седым волосам. — Что ж ты сегодня такая беспокойная? Вчера мне войну вон тоже устроила. Ложись вот давай. И успокойся. Тихо. Завтра у меня выходной. В карты поиграем. Новости посмотрим. Все, все, успокойся… Господи, старость — не радость.

Через несколько минут старуха уснула. Утром она все забудет. А если Зойка и напомнит, то Фифа обязательно одарит ее своим фирменным взглядом, словно это не она бедокурила, а сама Зойка.

Избавь, Господи, от такой старости!

Выключив свет, Зойка направилась в коридор. Пол был уже вымыт и вытерт — девица постаралась. Из кухни доносилось тихое звяканье чашек.

Быстрая.

— Видала, какой она может быть? — просила Зойка, появившись на кухне.

— Вам чай крепкий или не очень? — осторожно поинтересовалась Кристина.

— Сама налью, — буркнула Зойка, усаживаясь на кухонный табурет. На столе уже стоял разрезанный пирог.

На девице был старый халат Фифы. Не в смысле ветхости. Ветхие вещи у Фифы не водились. Сразу велела выбрасывать. Не в пример другим старухам, этого у нее не отнять. Просто эти легкомысленные рюшки и кружева, которые так любила Фифа лет двадцать назад, теперь без надобности висели в гардеробе, чистенькие, выглаженные и надушенные каким-то заграничным средством. Кого ей теперь соблазнять в них? Дедушек? А девице халат шел. Фифа тоже была стройная. В свое время.

Каждая налила себе по чашке чаю. Сели друг против дружки.

Так они и сидели, молча прихлебывая горячий чай. Ничего не говоря друг другу. Не глядя друг на друга, как давно знакомые люди, которым просто не спалось и которые могли запросто поговорить утром.

Девица достала сигареты.

— Можно?

— Только фортку открой, — поморщилась Зойка, подумав: «Вот ведь шалава!» — А вообще не люблю я этого.

— Я редко курю. Только когда сильно волнуюсь. Могу бросить хоть сейчас.

— Не бабье это дело — папироски смалить. Анютка, дочка моя, тоже вот с папиросок начинала. Сначала ей мужики огонечек-то зажигали, а теперь она сама как пепельница заплеванная. Не то что смотреть, пройти мимо противно.

Рука девицы дрогнула.

— Фифа пекла? — кивнула Зойка на пирог. — Вот ведь старая. И не знаешь, что вытворит в следующий раз.

— Как вы ее называете?

— Как называю, так и называю. Мое дело.

— Мне кажется, вы плохо с ней обращаетесь, — после продолжительного молчания сказала девица, пуская дым в сторону окна.

— Да? Шибко много тебе, раскрасавица, кажется. Побыла тут часок и уж сразу — как прописала!

— Давайте начнем все сначала. Меня зовут Кристина, — голос у девицы был ясный и спокойный. — А вы Зоя?

— Для кого Зоя, а для кого Зоя Филипповна.

— Хорошо. Зоя Филипповна, — кивнула девица. — Думаю, этот разговор все равно возник бы, потому что Анжелика Федоровна позволила…

— Старая она, Анжелика Федоровна. Потому и дурная. Разве не видно? И вот что я тебе скажу, девушка. Судить-то всякий может, не разобравшись. Всякий пальцем ткнуть горазд. Да не туда попадает.

— Я не сужу. Но все равно нельзя так.

— А по-другому с Фифой моей никак, девица-красавица. Вот и понимай как хочешь. Только я одна знаю и помню, кто и что она такое. Мне на этом полу каждая трещинка знакома. Да, Фифа меня с каждой отдельно познакомила. Умела она с дурной работой знакомить. Такая, как ты, вмиг бы удрала.

— Как я? — удивилась Кристина.

— Во-во, — кивнула Зойка.

— И кто я же, по-вашему?

— А не знаю. И знать не хочу, раскрасавица моя. Ты топай своей дорожкой. А мы потопаем своей, с Божьей помощью. Вот так вот.

— Послушайте меня, Зоя Филипповна. Конечно, это не мое дело, я не знаю ничего ни об Анжелике Федоровне, ни о вас. А вы не знаете меня. И я понимаю ваши опасения. Но мне надо где-то пожить какое-то время. Очень надо. Поймите. Я могу все делать по дому. Вы же видели. И с Анжеликой Федоровной помогу, если будет надо. Я могу платить! — подхватилась Кристина.

— От тебя, красавица, мне ничего не надобно.

Зойка тяжело поднялась с табурета и потопала в свою комнату. Кристина же, несмотря на недоговоренность, почувствовала себя спокойнее. Намного спокойнее, чем до того, как легла спать. Рим не сразу строился.

Ранним воскресным утром странная компаньонка Анжелики Федоровны разбудила весь дом. По крайней мере, шум в квартире заставил Кристину открыть глаза. Потягиваясь на своем кожаном диванчике, она сначала посмотрела на тикающие часы, напоминавшие ей почему-то строгого камердинера екатерининской эпохи — темные букли и бесстрастное плоское лицо со стрелками-усами. «Камердинер» утверждал, что времени только семь утра. Длинный ус-стрелка задрался вверх, как будто он отлежал его на подушке и впопыхах не успел поправить.