Осенняя женщина - Анна Климова

А Фифу не укараулила. Проморгала. Дурости-то у Фифы на десятерых хватит. Ох, следовало замок другой поставить, чтобы дверь изнутри нельзя было открыть. Денег пожалела. Каждую ночь ведь старая встает и дверь открывает. Любой мог войти. Понадеялась на авось. Попробуй, вытури эту девицу теперь. По виду она из тех, про кого говорят: в тихом омуте черти водятся. Стерва рыжая. Дала ли она Фифе деньги? Не успеешь оглянуться, как в доме хозяйничать начнет. Опутает старуху, выведает все… Господи, Господи, чего же делать-то? Устроилась, поди. Обрадовалась, что дуру старую нашла. Номером она ошиблась! Рассказала бы кому другому. Старуха одна в квартире прописана. Вот и вычислили бандиты. Подослали эту рыжую гадюку разведать. Ну ничего! Света белого у меня невзвидишь. На чужие квартиры каждый роток разевать может, но не каждый слопает. Нет, не каждый.

Мысли, мысли… Крутились хороводом в голове. То одно, то другое вспомнится. Так и уснула. Беспокойно, о чем-то сожалея, чего-то страшась.

* * *

Колька помнил удивительные вечера. Он был совсем пацаненком и повадился ходить к студентам, снимавшим квартиру тремя этажами ниже. Любопытным был Колька парнем. И досужим. Лез во все щели, приставал ко всем с жизненными вопросами. Знакомился с кем ни попадя. Время трудное было. Он студентам из дому то яиц притащит, то картошки, то сала. А те принимали Колькины подношения с охотой и разрешали приходить, когда вздумается. Легко было со студентами. Легко и свободно. И разговоры их, иногда понятные, а иногда непонятные, Колька слушал с удовольствием. Тоже все о жизни студенты говорили. О девчонках, о знакомствах, о преподавателях. О музыке. Причем долго и обстоятельно, произнося названия музыкальных альбомов английской скороговоркой, от чего Колька испытывал к таким знатокам еще большее уважение. Шутили студенты много, даже ржали как ненормальные. Спорили. Дружили. Любили. Иногда они просто говорили; кто-то рядом перебирал струны гитары, девчонки подливали парням чай и кормили с ложечек тортом; мягкий желтоватый свет бра скользил по всей компании, никого не выделяя, словно они все были из одного материала — надежного, здорового, молодого, складного материала, над которым время не властно. И эти вечера, когда он, никем, казалось, не замечаемый и тихо счастливый от того, что его приняли в такую взрослую компанию, сидел в уголке кресла, запомнились ему, как никакие другие в его жизни. Он мечтал быть таким же — находчивым, веселым, самостоятельным. Мать, догадавшись, куда пропадают продукты, буквально с боем добытые в огромных очередях, тут же к студентам дорогу заказала. Но поздно, семена вольной вольницы посеялись в душе Кольки. Парни прекрасно обходились без пап и мам в большом городе. Делали, что хотели и когда хотели. А еще у студентов Колька увидел компьютер. И услышал новые слова, которые понимали только избранные: макрос, операционная система, ассемблер, инсталляция, винчестер, ОЗУ. С тех пор и повелось. Матери Колька покоя уже не давал, прося купить ему компьютер. Узнав цены на эту новую игрушку, Валентина с ужасом отмахнулась: «Машина столько стоит! И не думай даже!». Но Захаров-старший все же купил сыну вожделенную ЕСку. С того и пошло — поехало. Новая игрушка захватила внимание Кольки. Школьные предметы и раньше не очень-то его увлекали, а теперь и подавно. Падежи существительных и страдания Наташи Ростовой совсем не трогали его душу и разум, погруженный теперь в проблемы килобайт, программ, процессоров и частот. У него появился новый круг знакомых, которые с легкостью понимали специфический язык компьютерщиков и могли обсуждать различные темы, связанные с компьютерами. Невидимые, скрытые под таинственными кличками-«логинами», неслышные и недоступные для прямого контакта, они сами себе казались дерзкими, умными, отважными, хитрыми, изобретательными и вообще очень хорошими ребятами. Они бесстрашно грозили господину Касперскому[16] новыми неуловимыми компьютерными вирусами и не стеснялись пробовать «на зубок» защиту различных фирм и организаций. В Сети была иная жизнь. Лучше, правильнее и справедливее той, в которой они обитали. Во всяком случае, так им казалось. В этой другой жизни не было разведенных родителей, бесстыдно-ярмарочных политиков, зубрежки, отвлеченных алгебраических задач, всей бесцельной и бесполезной шелухи, от которой не мог избавиться обычный человек. В Сети царствовала чистая правда, красота логики и упорядоченная строгость компьютерных законов. И еще там была Справедливость.

Об этом он помнил, когда решил наказать Олежека, продемонстрировать ему, что он сделан из такого же теста — сильного и молодого. Ему хотелось в это верить. Хотелось это почувствовать. Должно же прийти это время, когда находишь в себе силы и возможности отстаивать свое право и свое мнение! Должно! И еще он помнил о его словах, сказанных в один из тех несчастливых моментов, когда Колька остался с ним наедине: «Удиви меня, Николай. Сделай что-нибудь такое, что заставит меня уважать тебя. Если, конечно, не побоишься возможных последствий. И если у тебя получится, все может измениться к лучшему для тебя».

* * *

Проснулась Зойка от крика. Вернее, не проснулась, просто крик мягко сунул руку в ее сон, как она когда-то совала руку в бочку с квашеной капустой, чтобы достать капустку «пахрумсцей», как говаривал отец. «Пахрумсцей, дачушка, i каб ягадак болей!» Любил он брусничные крепкие глазки в капусте. Ради этого не ленилась осенью по болотам ползать. В самую глушь забиралась. «Зо-о-ойка! — визгливо кликали ее бабы — Зойка! Ня лазь тамака, дурная! Засмокча багна! Чуеш? Зойка-а!»

«Ойка! Ойка! Ойка!» — отзывалось туманное болотное эхо.

«Ай, адчатцеся!» — бормотала она, поправляя съехавший платок, но все же опасливо косясь на близкие темные окна воды среди кочек и ряски, схваченной первым морозцем. Да, тогда зимы были не пример нынешним.

«Зо-о-ойка! Позови мне сына! Куда девала моего сына?..»

«Какого сына?» — насторожилась она и открыла глаза. Вопли исходили из коридора. Там же слышался еще один голос — испуганный и тихий.

Зойка пошарила в темноте халат, но вспомнила, что даже не раздевалась. Подхватилась и зашаркала к двери.

В темном коридоре возились темные фигуры.

— Зойка, корова проклятая, где мой сын?! — откуда-то с пола грянул непривычно громкий вопль, явно исходивший от Фифы. Больше так орать никто не мог.

— Анжелика Федоровна, успокойтесь, пожалуйста, — послышался голосок пришлой девицы. — Вставайте… Держитесь за меня.

— Ох ты, Господи, — протяжно вздохнула Зойка, направляясь к выключателю.

В коридоре вспыхнул яркий свет. Щурясь, Зойка увидела то, что и ожидала увидеть. В луже собственной мочи лежала Фифа, а рядом в трусиках и майке замерла девица, пытавшаяся, Видимо, поднять ее. И у нее это не очень получалось. Не так-то легко справиться со старухой, копившей все свои кости, хрящи и набухшие вены целых семьдесят с лишним лет.

— Где мой сын, гадкая женщина? — закрывая от света глаза рукой, четко произнесла Фифа.

— Ну что, что ты разголосилась? Да еще и разлеглась посреди коридора. Мягко-то на полу иль нет? Мягко, наверное, да? — усмехнулась почти ласково Зойка, думая: «Смотри, девочка, какой может быть твоя Анжелика Федоровна. Не только милой старушкой, пускающей бездомных в свою квартиру и строящей из себя царевну».