Спасти «Скифа» - Андрей Анатольевич Кокотюха

козырьком, закрывающим пол-лица, маячил, опираясь на самодельный костыль, на своем привычном месте, недалеко от Благовещенского собора.

Пополудни базар, и без того в военное время не слишком многолюдный по будням, уже по большей части расходился. Какие-то женщины, видимо, узнав в Ане прачку из казарм, незаметно для прогуливающихся неподалеку полицаев, но так, чтобы это увидела сама девушка, плюнули в ее сторону, что-то прошептав вслед одними губами. Должна ведь была привыкнуть за это время – и все равно поежилась, не слишком уютно, когда все вокруг тебя ненавидят.

Старясь не смотреть по сторонам, чтобы снова не нарываться на полный злости взгляд, Аня пересекла базарную площадь, приблизилась к одноногому, остановилась, роясь в старом ридикюле, проговорила, не поднимая головы, так, чтобы тот услышал:

– Митя?

– А чего? – послышалось в ответ: одноногий ко всему еще и гнусавил.

– Ничего. Поговорить с тобой хотят. Дело срочное.

– Пускай сюда идут, раз хотят.

– Нельзя, Митя, – найдя купюру, Аня наклонилась, положила ее на дно щербатой алюминиевой миски, приспособленной одноногим для подаяний. – Я отойду сейчас, нельзя мне рядом с тобой долго маячить. А ты, как отойду, собирайся и хромай за мной.

И, как учил Чубаров, отошла, не дожидаясь ответа. Даже не оборачиваясь почуяла: засуетился одноногий. Интересно стало, это Максим тоже предвидел, он вообще, как она поняла, такую публику на раз просекает, вообще – умный мужик, не только войной, но и жизнью битый. Это Анна успела понять, пока сюда шли, не молчали ведь – разговаривали так просто, будто и не немецкая на нем форма и войны рядом совсем нет…

Не заметила, как отвлеклась мыслями на Максима Чубарова – еще утром ничего о нем не знала, а сейчас, за каких-то полдня, стал таким родным, словно настоящий Ваня Курский, народный любимец, вот так сошедший с экрана прямо к ней в дом. Но даже если бы Аня не потеряла бдительность на короткое время, все равно – недостаточно у нее оказалось опыта для того, чтобы зафиксировать полицая.

Точнее, как раз полицейский бросился в глаза девушке, как только она появилась на базаре. В сером пиджаке в полоску, несмотря на жару, в темных брюках, заправленных в офицерские хромовые сапоги, которые как раз полировал ему щеткой базарный паренек-чистильщик, с повязкой на рукаве и карабином на плече, он стоял и строго поглядывал по сторонам. Конечно, Анна старалась не привлекать к себе внимания, хоть и не боялась она полицаев – у нее аусвайс, она вольнонаемная, на немцев работает, полицаям на девушек с такими документами вольно разве что облизываться.

Вот только упустила из виду: полицай приклеился к ней внимательным взглядом, как только она возле Мити Инвалида задержалась дольше, чем положено, чтобы кинуть подаяние и пойти восвояси.

Конечно, не могла Анна заметить, как насторожился полицай…

После того как инвалид засуетился и похромал за девушкой в сторону развалин, полицейский как бы невзначай поправил ремень карабина на плече, кинул на радость чистильщику папиросный окурок под ноги, в базарную пыль, и двинулся за одноногим.

Не увидел полицая и более опытный Чубаров: когда Анна, а после и Митя Инвалид появились в поле его зрения, за ними уже никто не следовал…

Поравнявшись с местом, где поджидал Чубаров, девушка остановилась, дождалась, пока одноногий подхромает ближе, кивнула в сторону развалин.

– Туда, – бросила коротко и, как было приказано, пошла обратно, в сторону базара.

Глянув ей вслед, Митя потоптался в нерешительности, потом поудобнее ухватился за костыль и, зыркнув по сторонам, прошел огромную, в полтора человеческих роста, груду битого кирпича: бомба попала в здание, стоящее у шоссе. Одноногий сам видел, как пленные красноармейцы несколько дней подряд расчищали в этом месте проезд.

Увидев возле уцелевшей глухой стены человека в немецкой форме, Митя в первый момент испугался. Но услышав русскую речь:

– Не боись, землячок! – несколько успокоился.

– Чего надо… землячок? – спросил он, и тут же задал другой, чуть запоздалый вопрос: – Кто такой, откуда?

– Свои, не менжуйся, – Чубаров скривил угол рта в иронической улыбке, сделал несколько шагов, приближаясь к Мите, и только хотел начать разговор, ради которого затеялось все это, как услышал за спиной справа от себя отрывистое:

– Свои, говоришь?..

12

ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО

Из вечернего сообщения 8 июля 1943 года

Нашими войсками на Орловско-Курском и Белгородском направлениях за день боев подбито и уничтожено 304 немецких танка. В воздушных боях и зенитной артиллерией сбит 161 самолет противника.

Жители советских районов, оккупированных немцами, оказывают героическое сопротивление немецко-фашистским захватчикам. Недавно на станцию Славута (Украина) прибыл эшелон с советскими гражданами, которых немцы насильно увозили на каторгу в Германию. Находившиеся в одном вагоне женщины задушили четырех немцев-конвоиров и скрылись.

Партизанский отряд «Железняк», действующий в одном из прифронтовых районов, подорвал 2 железнодорожных эшелона противника. Разбиты паровоз, 11 вагонов с войсками и 2 платформы с зенитными орудиями. Другой отряд партизан за две недели пустил под откос бронепоезд и 3 воинских эшелона противника. Разбито 2 паровоза. 15 вагонов и 2 бронеплощадки.

13

На этот раз Брюгген решил не поднимать пленника к себе в кабинет – спустился к Гайдуку в подвал сам.

С раннего утра для Кнута слишком быстро менялся калейдоскоп событий, ни одного из которых он так толком и не запомнил. Почувствовал только, что очень устал, – а такие ощущения приходили редко, и обычно Брюгген считал накатившую ощутимую усталость своеобразным барометром собственного успеха. Как правило, когда очередная охота только начиналась, он мог действовать, как механический человек, придуманный каким-то писателем-утопистом. Но как только до успеха оставалось несколько шагов и Кнут чувствовал это, груз пережитого тут же падал на плечи. Даже врожденная хромота, о которой Брюгген как-то даже забывал, начинала проявляться до такой степени, что левая, короткая нога, ныла и побаливала, словно Кривоногий бежал наравне с