Дом потерянных душ - Ф. Дж. Коттэм

И вот сегодня к нам прибыл тот самый высокий гость. Он, несмотря на плохую погоду, прилетел на гидроплане и приводнился в Фрешуотер-бей. Здесь нельзя не отдать должного его летному мастерству. Пилот оказался немцем, как и наш хозяин. Излишнюю полноту гость маскирует энергичными движениями и хорошо скроенной одеждой. На нем была шинель со множеством нашивок различных военных кампаний и медалей, завоеванных в воздушных боях над Францией. Из-под шинели виднелись шикарные сапоги для верховой езды. Я решила, что эта показушность может вызвать у Дэнниса резкое неприятие. Но Дэннис, как оказалось, не только знал этого парня, но даже симпатизировал ему, поскольку после рукопожатия заключил его в объятия. Немцу очень понравилась чаща за домом, и вчера вечером за коктейлем я слышала, как он спрашивал хозяина, есть ли там дичь.

«Дичь не удостоила своим присутствием местные леса», — со смехом ответил Фишер и добавил, что хороший хищник без добычи не останется.

Лес пересекает ручей. И дальше этого ручья мне так и не удалось пройти, когда я решила исследовать окрестности, после того как устроилась в своей комнате. Тучей довольно глубокий и быстрый, что, наверное, объясняется сильным дождем, льющим без перерыва с самою нашего прибытия. Впрочем, может, это вовсе не ручей, а речушка, зажатая между узкими берегами. Как бы там ни было, воды здесь темные и глубокие. Пересечь ручей — задача для меня непосильная. И я вдруг подумала, что отсюда не убежишь. Подобные мысли зародились в моей голове неспроста. И я не назвала бы их слишком приятными.

7 октября, 1927, позже

Гораздо позже! Утром состоится дуэль. Настоящая дуэль, с ранениями или даже с убийством, затеянная, как водится, для защиты чести и достоинства. Какой анахронизм! Через несколько часов оба противника пройдут между запрудившими подъездную аллею «лагондами», «бентли» и «роллс-ройсами» — новейшими и наиболее наглядными символами нашей технической эры, — найдут глухое место и, обнажив мечи, кинутся друг на друга.

Но и сейчас, когда я пишу эти строки, чувствую, что грешу против собственной логики. Начнем с того, что мы съехались сюда заниматься магией. Все мы — современные люди, убежденные поборники цивилизации, привыкшие к ее благам, порой довольно весомым. С другой стороны, что может быть более архаичным, зажатым узкими рамками традиций и ритуалов, чем то темное искусство, которое и привело нас сюда.

Так или иначе, драться на дуэли — это просто смешно, и ее последствия вряд ли принесут участникам ту сатисфакцию, которой они оба жаждут. Скорее один из них или сразу оба получат нелепое и, возможно, опасное для жизни увечье. Один из них, похоже, записной дуэлянт. Это, разумеется, тот толстый немец, который прибыл вчера. Летчик, обвешанный знаками отличия за ратные подвиги.

Вечер начался довольно многообещающе. Это был, естественно, так называемый кровавый банкет — первое ритуальное пиршество из тех, что нам предстоит выдержать перед жертвоприношением. Среди гостей есть один американец, кинопродюсер. Он привез с собой очередную кинематографическую сенсацию под названием «Певец джаза». Благодаря новому способу дубляжа фильм уже озвучен. Все актеры говорят своими собственными голосами. А поскольку «Певец джаза» — это музыкальная драма, то актеры еще и поют. У Фишера оборудован зал для просмотра. Мероприятие было запланировано, чтобы развлечь нас днем перед банкетом. А поскольку погода была плохая, известие о новинке было встречено с восторгом и благодарностью.

Главную роль в фильме «Певец джаза» исполняет Эл Джолсон.[56]А Эл Джолсон — американский еврей. Те из нас, кто до просмотра картины этого не знал, очень скоро были просвещены на этот счет немецким гостем Фишера. Тот громко заявил, что, мол, он не собирается в течение двух часов смотреть на выступление литовского еврея в надежде получить сомнительное удовольствие. Он принялся отпускать колкости и язвительные замечания, а еще двое — вероятно, под действием винных паров — поддержали его ехидными выкриками и издевательскими аплодисментами. Через пару минут американец, который привез фильм, остановил показ и включил свет. Когда он повернулся к авиатору, лицо его было перекошено от ярости.

Очевидно, его больше волновала необходимость сохранить лицо, чем репутация Эла Джолсона или художественные достоинства фильма. Голливудский продюсер был смуглым, жилистым, с жестким взглядом и явно отличался крутым нравом. Перед показом он, чтобы не испортить пленку, надел хлопчатобумажные перчатки. И вот он снял перчатку и со всего маху залепил немцу пощечину. Тот лишь на мгновение растерялся, затем улыбнулся обидчику и сухо ему поклонился. Судя по всему, так требовали правила дуэли. Вызов, брошенный в пьяном угаре, был принят.

Однако Дэннис сказал мне, что все на редкость серьезно. Немец раньше уже дрался на дуэли и в юности даже состоял в обществе дуэлянтов Гейдельбергского университета. Американец итальянского происхождения был чемпионом своего колледжа по фехтованию и владел шпагой и рапирой настолько хорошо, что мог вполне представлять свою страну на Олимпийских играх. Все гости мужского пола явно находятся в предвкушении захватывающего зрелища — крови и стали. Женщины проявляют показное безразличие, но, по-моему, крайне возбуждены.

Меня же волнует собственная проблема, тоже связанная с кровью и сталью. Порез на большом пальце воспалился, и палец распух. Из ранки сочится жидкость со сладковатым, гнилостным запахом. Я продезинфицировала и перевязала ранку, но меня уже слегка лихорадит. Я боюсь, как бы не получить заражение крови.

Кроме того, я, честно говоря, испытываю беспокойство более общего и гораздо более глубокого свойства.

Я здесь болтала о возникшем конфликте, о предстоящей дуэли, о нагноившемся пальце, желая отсрочить разговор о главном. Однако я обязана написать об этом, ибо ни о чем другом сейчас думать не могу. Дело это настолько неотложное и важное, что важнее и не бывает.

О проводимых здесь обрядах и жертвоприношении я узнала несколько месяцев назад, и у меня было достаточно времени, чтобы подготовиться к участию в них. Но сегодня состоялся «кровавый» банкет. И это было омерзительно. Он проходил в огромной столовой, куда можно попасть, пройдя через библиотеку. Стены в ней отделаны лакированными деревянными панелями с затейливым орнаментом. После того как еда была подана, прислугу отослали, и мы уже сами брали холодные закуски. Приглашенных было, разумеется, тринадцать. Мы ужинали при свечах за длинным столом, протянувшимся через весь зал. Громкое музыкальное сопровождение обеспечивал граммофон Фишера. Новехонький, последней модели аппарат так и блестел в свете канделябров. Вылетающие из его трубы пронзительные, бодрящие мелодии, казалось, распространяли запах нагретого металла и бакелита. Граммофон — еще одно подтверждение нелепого сочетания в этом доме надуманного средневекового декора и самых дорогих современных атрибутов.

Сначала музыка была вполне благопристойной. Сладкоголосый Карузо выжимал слезу душещипательными ариями, ему вторил не менее сладкоголосый ирландский тенор Джон Маккормак. Но по мере того как гости постепенно пьянели, музыкальные темы становились все мрачнее и двусмысленнее. Оперу сменил рэгтайм. В его простых неспешных каденциях — в том, как они исподволь прокрадываются в сознание, — мне всегда слышалось что-то зловещее. А затем, разумеется, заиграл джаз. Я узнала несколько произведений в исполнении оркестра Пола Уайтмана, где солистом выступал корнетист Бикс Бейдербекке. Потом хозяин поставил пластинку с записью «Red Onion Jazz Babies». В прошлом году я побывала на их концерте в Чикаго и теперь снова получила возможность услышать двух виртуозов, Сидни Бэчета и Луи Армстронга, соревнующихся в исполнении всеми любимой «Heebie jeebies». Украдкой я взглянула на немца Геринга, ожидая с его стороны новых протестов, на сей раз по поводу негритянских исполнителей. Но ничего подобного. Видимо, в этот вечер его мыслями владел отнюдь не джаз. Между тем музыка становилась все более безудержной и необузданной.