Парфянин. Испытание смертью - Питер Дарман

– Ты не заболел?

Я отпил теплой воды.

– Нет, просто нервничаю.

Любопытное ощущение, когда тяжкая ноша командира со всей силой давит на тебя перед боем, как огромный груз.

Наконец, мы были готовы. Я посмотрел вправо и влево, убедился, что мои конники стоят, держа лошадей под уздцы, и этот строй уходит далеко-далеко. Каждый драгон построился двумя эшелонами, и когда я поднял руку и тронул Рема вперед, двадцать пять сотен воинов проделали то же самое. Нам потребовалось еще пятнадцать минут, чтобы преодолеть четыре сотни шагов до возвышенности впереди, и каждый воин тщательно выбирал дорогу посреди высокой травы, кустов и кроличьих норок. Некоторые спотыкались и падали, тихонько ругаясь при этом, и от этого шума у меня все сильнее билось сердце. Я посмотрел вверх и увидел, что небо светлеет, горизонт на востоке уже стал темно-оранжевым – разгоралась утренняя заря. Мы, наконец, поднялись на возвышенность, и я прыгнул в седло Рема. Драгон позади меня проделал то же самое. Несколько секунд Рем стоял неподвижно, и я смотрел вперед и видел перед собой оранжевое небо и желтый солнечный диск, поднимавшийся из моря. Берег передо мной был заполнен римскими воинами, которые группами спали прямо на песке. Их щиты и пилумы были аккуратно сложены рядом с ними. Море, спокойное как зеркало, было полно кораблей; паруса сложены, весла убраны. Это казалось впечатляющей картиной – римское войско во всей его мощи, которое сейчас было уязвимо и беззащитно, как новорожденный младенец.

Я вытащил лук из саадака, наложил на тетиву стрелу и толкнул Рема коленями в бока. Он фыркнул и пошел вперед. Я увидел часового, который опустил свой щит на землю и прислонил его к ноге. Он смотрел на нас. До него оставалась всего пара сотен футов. Он присмотрелся, понял, что масса конских тел, галопом несущихся в его сторону, вовсе не сон и не призрак, закричал, схватился за ремни своего щита, и тут моя стрела вонзилась ему в грудь, и ее ромбовидный наконечник проткнул кольчугу, отбросив часового назад. Я проскочил мимо него, издал боевой клич, и Рем вылетел на песчаный пляж.

Каждая сотня действовала как единая команда, топча римских воинов, все еще лежащих на песке, и налетая на тех, кто успел пробудиться, подняться и даже построиться в некое подобие боевого строя. Пляж был примерно трехсот шагов в ширину, и те римские легионеры, кто спал дальше всех от воды, понесли наибольшие потери. Они ночевали в восьмиместных палатках, сгруппированных по центуриям – даже на ночлеге римляне сохраняли структуру легиона, и наш передовой эшелон промчался сквозь них и над ними. Те, кого не затоптали сразу, не проткнули копьем и не сразили стрелой, подверглись затем атаке второго эшелона, рубившего едва успевших продрать глаза легионеров своими мечами. Я достиг воды и развернул Рема вправо, а на берегу уже стоял шум и грохот битвы – раздавались крики, вопли боли, проклятья и стоны. Ревели боевые рога – это командиры сотен окружали отдельные группы римлян и расстреливали их из луков, а римские трубы трубили общий сбор.

По всему берегу бой уже принял предсказуемую форму: отряды конников стремились разобщить и изолировать, а затем уничтожить отдельные подразделения римлян. Сила римского войска заключалась в его дисциплинированности, в его вере в стойкость отдельных подразделений, центурий, когорт и всего легиона. Но сегодня, пока небо из оранжевого становилось желтым, пока солнце поднималось все выше, эта самая сила начала действовать против римлян. Легионеры стремились выстроиться по центуриям, но отдельные центурии и когорты вместо того, чтобы выстроиться в единый боевой порядок, сталкивались с быстро перемещающимися всадниками, которые изолировали римлян друг от друга, выискивали слабые места в их обороне и засыпали их градом стрел. Легионеры – центурия за центурией – падали и гибли, полностью разбитые и разгромленные. Другие центурии, надо отдать им должное, сумели построиться и занять круговую оборону, их передние ряды опустились на колени, составили и сомкнули щиты, образовав из них стену, а вторые и третьи ряды подняли щиты над головами первого ряда, создав своего рода наклонную крышу, которую не могли пробить наши стрелы. Время от времени какой-нибудь не в меру активный легионер терял голову и выскакивал вперед, нарушая строй, намереваясь атаковать ближайшего всадника, но тут же падал, сраженный стрелой, не успев пробежать и десяти шагов. Так это и продолжалось – бой разбился на мириады отдельных схваток, кипевших по всему берегу. Некоторые центурии отступили в воду и пытались вброд добраться до кораблей, но мои лучники следовали за ними, держась вне дальности броска дротика, и расстреливали их уже распавшиеся на отдельные группы подразделения, пытавшиеся спастись на судах. Вскоре море окрасилось в красный цвет от обилия пролитой римлянами крови.

А в небо уже взлетали зажигательные стрелы, они неслись в стоящие на якорях корабли, чьи команды уже проснулись от грохота боя на берегу. Капитаны выкрикивали команды, приказывали рубить якорные канаты и браться за весла. Но для того, чтобы сдвинуть корабль, требуется время, а за эти драгоценные несколько минут на ближайшие к берегу суда успел обрушиться настоящий поток горящих стрел. Мы вовсе не ставили себе целью сжечь все их суда, но вскоре десяток или даже больше кораблей горели ярким пламенем, прежде чем остальные сумели выйти на веслах за пределы действия наших стрел.

Галлия со своими амазонками, который тесной группой держались вокруг нее, сорвала с себя шлем, остановившись перед сомкнутой стеной щитов, выставленных доброй сотней легионеров. Она распустила свои светлые волосы и взмахнула ими, явно насмехаясь над римлянами.

– Воины Рима! Неужели вы испугались женщины? Где же ваша храбрость?

А ее амазонки с застегнутыми под подбородком нащечниками, скрывающими их пол, сомкнули строй и бросились на римлян. Первый ряд легионеров, разозлившихся при виде гарцующей перед ними женщины на коне, заорал и рванулся вперед, занося дротики для броска. Галлия не тронулась с места, а мимо нее со свистом пронесся рой стрел и поразил атакующих. Потом последовал еще один залп, и еще больше римлян упало на землю, и тогда Галлия всадила пятки в бока Эпоны и издала крик, от которого кровь могла застыть в жилах. Амазонки бросились в атаку на дезорганизованных и деморализованных римлян, вклинились в их ряды и вконец расстроили остатки боевого порядка. Я видел, как Праксима рубит мечом направо и налево, как Галлия пускает стрелу в спину несчастному легионеру всего с десяти футов, а остальные превращают одетых в кольчуги вражеских воинов в кучи падали. Зрелище было одновременно ужасное, возбуждающее и славное. Я дал приказ трубить отход, и рога издали режущий уши рев. Я подъехал к Галлии. Ее сотня снова собиралась вокруг нее.

– Надень шлем, мы уходим.

В ее глазах пылал боевой огонь, а кровь явно бурлила от возбуждения.

– Почему? Надо продолжать бить римлян!

Вокруг нас всадники уже разворачивали своих коней и уходили с берега. Рога продолжали трубить отход.

– Нет, – ответил ей я. – Уводи своих женщин с пляжа. Римляне скоро придут в себя, так что оставаться здесь дольше значит играть со смертью.