Убийственный Париж - Михаил Трофименков

В 1924 году в Париже насчитывали восемьдесят тысяч кокаинистов.

В то же время в ста семидесяти семи борделях Пигаль работали две тысячи девушек, и не было числа тем, кто стоял на панели через каждые пять метров. Генри Миллер всего навидался, но площадь Клиши сравнил с невольничьим рынком. Зная, что писатель Луи Фердинанд Селин работал врачом именно в Клиши, нетрудно понять его ненависть к человечеству и ужас перед жизнью.

Пигаль была заповедником не только разврата, но и свободы нравов. Недаром Нана в романе Золя знакомилась с лесбийскими радостями на улице Мартир. В заведении «Ле ра мор» («Дохлая крыса») уже в 1890-х встречались «дамы без месье». За готическим фасадом дома по улице Наварен, 9, скрывался салон «английских практик», как именовали садомазохизм. В «Либертис» на площади Бланш, 5, бицепсы и каторжные тату управляющего Боба (он же — Бобетта) выпирали из декольте. До второй половины XX века Пигаль была единственным в мире заповедником гомосексуальных и травести-шоу, чьи звезды — Флоридор, Бигуди, Замбелла, Большая Заза, Маслова, — известные всему Парижу, отнюдь не страдали от гомофобии в брутальной бандитской среде. Панельные травести работали на улицах Вернон, Мартир, Андре Антуана.

Многие поплатились. Голый труп Оскара Дюфренна, директора «Паласа», по совместительству муниципального советника от радикально-социалистической партии и председателя профсоюза директоров зрелищных заведений, в сентябре 1933 года нашли в его рабочем кабинете. Ряженый морячок в берете с красным помпоном, которого он так неудачно снял, проломил ему голову семнадцатью ударами кия и скрылся. Говорят, записался в Иностранный легион, обретя новое имя и чистое прошлое. Арестованного в Барселоне по обвинению в убийстве двадцатитрехлетнего Поля «Паоло Красивые Зубки» Лабори суд оправдал. В апреле 1936 года в собственном доме на авеню Гранд-Арме застрелили Луи Лепле, партнера Дюфренна, владельца «Либертис» и «Жернис», гениального продюсера, подобравшего на улице Эдит Пиаф. Следы убийства вели к ее окружению, певицу задержали и допрашивали, ее карьера чуть не рухнула, едва начавшись.

В годы оккупации в цветовой гамме мужских клубов преобладала зелень мундиров — у вермахта давние педерастические традиции. В «Либертис» блаженствовал старый сибарит фон Бемельбург, шеф парижского гестапо. А То-то радости было на Пигаль, когда немцы назначили главным цензором парижских зрелищ Радемахена, в 1930-х дирижировавшего оркестром в специфическом кафешантане.

Здесь долго бродили тени декаданса. В 1920-х на Пигаль еще можно было встретить странную старуху Бижу, по словам писателя Поля Морана «восставшую из кошмаров Бодлера»: бусы, перстни, браслеты, когти, штукатурка, немой, страдающий, дурной глаз обессилевшей хищной птицы.

Здесь долго не выводились эстеты, подражавшие джентльмену-грабителю Арсену Люпену. Вечерняя Пигаль любовалась, как сошедшей с экрана звездой, франтом Сержем де Ленцем. Неотразимый бисексуальный жиголо, грабитель и шантажист с неизменным моноклем разъезжал на лимузине, а по ночам сменял смокинг на черную маску и кожаные перчатки. Как-то на рассвете хозяин особняка, куда Серж забрался, застал его в своей гостиной в воровском облачении погруженным в глубокую задумчивость: «Я простоял в гостиной два часа. Слишком много вещей. У меня не было сил выбрать. Я был никакой. Что вы хотите… коко…»

Щеголь плохо кончил. Во время оккупации он связался с бандой старого агента абвера Рюди де Мерода. Конфликт интересов между Рюди и шефом французского гестапо Анри Лафоном (37) привел Ленца в Ораниенбург и Бухенвальд. Кореш, которого он пытался обокрасть, поймал за руку и забил насмерть пятидесятитрехлетнего Сержа: он умер в парижском лазарете 11 сентября 1945 года.

Здесь долго сохранялись осколки деревенского Парижа — «бал-мюзетт», где усатые аккордеонисты в кепках и жилетах, засучив рукава, жарили яву и пасодобль. Теоретически, вход на бал «дю Пти-Жарден» на площади Клиши был бесплатным, хотя за жетоны на танец надо было платить. Но фраеров пускали по выходным, а на неделе — лишь «бродяг» и девушек. Это даже гуманно: фраерам на работу с утра, пусть выспятся. Знаменитый аккордеонист, «белый цыган» Жо Прива вспоминал: «Ну и рожи были у этих шустряков! Шмаровозы, скокари, домушники… Кобел Морис вставила бриллиант в клык своей собаки…» Бал до конца 1950-х считался «школой преступности» для любознательной молодежи.

Любимое, кстати, заведение юной Пиаф.

* * *

Некоторые страны так «удачно» расположены, что их утюжат все без исключения великие завоеватели. Пигаль — такая страна. Ее все время кто-то завоевывал.

Некоторые интервенты растворились бесследно. Аргентинские жиголо, махнувшие танго на тысячи девушек, вывезенных на панель Буэнос-Айреса. «Белые русские» с руками, трясущимися от кокаина и многолетней привычки стрелять из пулемета. В 1944 году — янки-дезертиры: никто так и не понял, зачем латинос Тони Рамирес учинил резню в баре «Л’Эскаль» на улице Виктора Массе.

Зато в 1930-х Пигаль покорили пижоны в синих костюмах в полоску: белые галстуки с жемчужными булавками, двухцветные ботинки, «борсалино», приклеенные к вискам локоны. «Корсиканцы», которые на самом деле были марсельцами, и «марсельцы» — на самом деле макаронники из Ниццы. Жозеф Рокка-Серра, Венсен Баттестини, Андре Антонелли — не имена, а музыка — познакомили Пигаль с героином.

Победили они не без боя — в прямом смысле слова. Улицу Пигаль прозвали «бульваром лежащих рядком» — кудрявый синоним «кладбища».

На заре 11 февраля 1932 года на улице Фонтен подобрали пятьдесят стреляных гильз. Истинные парижане окопались у дома номер 16-бис, бара «Зеллис», корсиканцы — у дома номер 23: проще говоря, палили через улицу, почти в упор. А все из-за того, что «Рыжая Мими» перешла в корсиканскую конюшню: южане — такие неотразимые. Наутро Пигаль скорбела о вечной, как всем казалось, бомжихе Жанне, по обыкновению устроившейся на ночлег под листами картона: то ли рикошет, то ли ее не заметили. Бомжихой она осталась и после смерти: своих убитых и раненых стрелки оперативно эвакуировали.

Пальба шла лет пять. Победив автохтонов, корсиканские атаманы Жан Поль «Гранд» Стефани и Анж «Ангел» Фоата, как водится, передрались в своем кругу. Бар «У Данте» выглядел как больной оспой из-за обилия пулевых отметин на стенах. Однажды Ангел заночевал на кладбище, поджидая Гранда. Выпущенный на рассвете из тюрьмы, тот первым делом отправился на могилу жены, убитой туберкулезом за время его отсидки, но отделался простреленной шляпой. Газетчики возмущались попранием национальных традиций: новые хозяева Пигаль предпочитали кольты. Это уже не Париж, а какое-то Чикаго-на-Сене.

Одна война сменяла другую — всех и не перечесть. В конце 1940-х марсельцев и корсиканцев выжмут «арабы», которыми Пигаль считала североафриканских евреев. В 1950-х алжирцы подомнут всяких прочих марокканцев, обложив Пигаль революционным налогом в пользу Фронта национального освобождения.

В отличие от этих завоевателей, немцы покой Пигаль не смущали. Годы оккупации — едва ли ни самые веселые в ее истории. В «Ле Гран Же» на улице Пигаль, 58, счеты сводили так часто, что военная комендатура категорически предписала вермахту обходить кабак за версту. В 1941 году свели счеты и с его хозяином по имени, вы не поверите, Люсьен Фюрер. Газеты заливались: «Фюрер убит!»