Дитя среди чужих - Филип Фракасси

Генри быстро ложится на матрас и натягивает одеяло до груди. Секунду спустя дверь открывается, и Лиам заходит в комнату.

* * *

Лиам возится с замком – ему не нравится то, что он слышит по другую сторону двери. Это точно не Пит и не Дженни, потому что сейчас они оба на кухне, пытаются включить газовую плиту, чтобы вскипятить воду для кофе, в чем остро нуждались все трое.

Он отодвигает толстый засов и протискивается в комнату, не зная, чего ожидать, но сразу же испытывая облегчение, увидев Генри в кровати с натянутым до подбородка одеялом… и никого больше.

Видимо, парень говорил во сне.

Повинуясь инстинкту, Лиам заглядывает за дверь, но ничего не видит.

Конечно. Здесь никого нет, чувак. Возьми себя в руки.

Ослабив хватку на прохладной пластиковой бутылочке с газировкой, которую он принес парню, Лиам делает шаг в комнату и хмурится.

Тут холодно. Слишком холодно. Если ребенок заболеет пневмонией, это «сместит план», как любит говорить Джим. Он всякий раз использовал эту идиому, когда Лиам предлагал что-то глупое. «Это сместит план, дружище»,– говорил Джим, и Лиам скрипел зубами, бесясь от пренебрежительного тона здоровяка. «Просто скажи, что это дебильная идея,– думал он.– Я уже большой мальчик, я вынесу. Чего я не могу вынести, так это снисходительного родительского тона, ты, двухтонный кровожадный бешеный сукин сын».

А еще там воняет мочой, и это его беспокоит. Ребенку не надо дышать собственными отходами. Надо выгуливать ребенка как собаку до конца их пребывания, пусть облегчается на улице, как и все остальные. Ребенок не будет убегать или создавать проблемы, а если и будет, то прогулкам конец, пусть тогда нюхает свое дерьмо весь день и всю ночь, Лиаму плевать.

– Парень,– говорит Лиам, начиная понимать, что Генри, возможно, притворяется.– Генри! – рявкает он слишком громко.

Мальчик вскакивает, широко раскрыв глаза.

«Боится,– думает Лиам.– Это хорошо».

– Я принес тебе завтрак.

Лиам подходит к кровати и вручает Генри бутылку и упаковку из шести мини-пончиков в шоколаде. Он почти смеется, когда глаза Генри растут на пол-лица, а затем чувствует укол вины за то, что не накормил ребенка раньше. «Наверное, он умирал с голоду»,– думает мужчина, но стряхивает с себя эту мысль. В конце концов, они не в детском саду.

– Мне это нельзя,– говорит Генри, но Лиам почти чувствует, как детский голод рычит из глубин его желудка.– Там слишком много сахара.

Лиам опускает глаза на этикетку и на этот раз все же смеется.

– И что? У тебя аллергия?

– Нет,– машет головой Генри.– Мэри говорит, я становлюсь слишком дерганным.

Лиам садится на кровать у ног Генри. Ему интересно, как долго малыш сможет продержаться, прежде чем сорвать красную пластиковую крышку и выпить газировку. Да и пончики тоже вряд ли долго продержатся.

– Не беспокойся об этом. Никакого вреда, да и тебе надо поесть. Давай, я никому не скажу. Обещаю.

Генри выдерживает еще полсекунды, потом срывает крышку, как человек, заблудившийся в пустыне, и делает три или четыре больших глотка. Когда он опускает бутылку, то задерживает дыхание, после чего немедленно следует громкая и довольно влажная отрыжка.

– Извините,– бормочет Генри, засовывает бутылку между ног и открывает пакет с пончиками.

– Не ешь слишком быстро,– говорит Лиам и встает.– Я скоро вернусь.

Уже у двери он останавливается и полуоборачивается к Генри.

– И да, если снова нужно будет в туалет, просто постучи в дверь. Я тебя прекрасно услышу, и так можно делать. Я приду, и ты сможешь сделать все на улице. Тебе не надо… ну, знаешь…

Лиам замолкает, чувствуя себя на мгновение потерянным. Ситуация внезапно кажется неземной, как сон или воспоминание. У него возникает сильное, импульсивное, иррациональное желание уйти из этой холодной, вонючей спальни, спуститься по лестнице, выйти через главную дверь и направиться прямиком в аэропорт. А потом улететь ко всем чертям обратно в Австралию и забыть обо всем этом. Может, даже снова завести нормальную жизнь. «Каарон… Тимоти… о, мой мальчик…»

Лиам вытирает рот рукой, выбрасывает эти мысли из головы и впускает туда старый опьяняющий черный дым – тот, что отгоняет прошлое, скрывает боль. Стирает проклятые сожаления. Лиам прочищает горло.

– …просто постучи, как я и сказал. Понял?

Мальчик ничего не говорит, и Лиам снова поворачивается и видит, как тот жует пончик, а его глаза прикованы к Лиаму, будто мальчик пытается запомнить каждый дюйм его тела. И это глаза не маленького ребенка, нет уж, по крайней мере, не сейчас.

Они выглядят мудрыми. Глаза человека, который знает о тебе что-то важное, чего не знаешь ты сам. Такие стариковские глаза, прямо как его нелепый стариковский вздох.

И все же этот взгляд Генри заставляет кожу Лиама покрываться мурашками; такой взгляд – такое тщательное изучение,– на любителя, и он явно им не является. От всего этого он чувствует себя… неуверенно. И это чувство? Что ж, оно просто выводит его из себя.

– Понял, Генри?

Генри кивает и глотает, а его глаза все еще следят – и внимательно – за Лиамом.

– Что? Какого хера ты так на меня уставился? – спрашивает Лиам, волнуясь все больше с каждой секундой.

– Ничего,– слегка пожимает плечами Генри,– просто…

Лиам снова шагает к кровати, и совсем не по-дружески.

– Что?

Генри снова поднимает на него взгляд, но на этот раз не изучающий. На месте глаз старика появились грустные, выпученные глаза ребенка.

Лиам почти вздыхает с облегчением.

– Мы оба хотим домой, да? – говорит Генри, и Лиам чувствует, как ледяная вибрация пробегает по его позвоночнику и распространяется по задней части шеи. «Красный флаг, приятель. Прямо-таки флажище».

– Как… – начинает Лиам, но затем заглядывает в испуганные глаза мальчика, видит, как он жует очередной шоколадный пончик, и понимает, насколько невероятно глупо себя ведет. Лиам хохочет – быстро и резко, как лай,– затем качает головой и выходит в открытую дверь. Уже закрывая, он в последний раз пристально смотрит на Генри, позволяя уютным чувствам упрека, презрения и ненависти снова наполнить его разум. Ему вдруг захотелось причинить боль этому маленькому ублюдку, увидеть, как он плачет, заставить его жуткие стариковские глаза навечно смениться на заплаканные.

– Ты охереть какой странный ребенок, тебе говорили, Генри? Что с тобой не так?

Но мальчик не плачет, не хнычет и даже будто не удивляется. Он просто пожимает плечами и снова по-своему тяжело вздыхает, опуская глаза на недоеденный пончик в маленькой руке.