Смерть по вызову - Андрей Троицкий

– Как интересно. И долго она так стояла столбом?

– Долго. Стояла и все не могла поверить, что мужа её нет в аудитории. Наконец, она сказала «спасибо» и вышла за дверь стремительной походкой. Мы толкаем Никифорова, беги за ней, узнай, в чем дело. Она влетела к декану, а Никифоров вошел в приемную и сел у дверей, секретарши как раз на месте не оказалось. Никифоров слышал весь разговор. Оказалось, Десятников не ночует дома. Ты представляешь? Его супруга убеждена, что её котик переживает очередное увлечение, очень глубокое. Такого ещё не было, чтобы он дома не ночевал – и вот скандал. Жена подозревает, что во всем виновата какая-то студентка, с которой у Десятникова связь. Накануне его исчезновения жена поругалась с доцентом, из-за каких-то пустяков, не уточнила. В первую ночь, когда Десятников не пришел ночевать, жена подумала, что он просто обиделся. На вторые или третьи сутки она забеспокоилась всерьез. Нашла его расписание занятий, прибежала в институт.

– Уж, не думает ли его женка, что Десятников у меня отсиживается?

– Имен она декану не называла. А может, наш староста только говорит, что не назвала. Жена Десятникова настаивает, что у него роман со студенткой, и дело пахнет керосином, разводом то бишь. Ну, наш старик утешал её, как мог. Воды газированной из сифона наливал, все приговаривал: вы не беспокойтесь, мы не допустим… В смысле, не допустим, чтобы талантливый преподаватель и ученый в одном лице морально разложился на глазах здорового коллектива. Утешал её, утешал, а под конец, кажется, сам всплакнул, за компанию. Короче, старик вежливо закруглил разговорчик, как он умеет. Такой говорун. Ясно, что декану этот скандал нужен, как боль в печенке. Потом кто-то слышал в коридоре, как старик крыл матом Десятникова и в хвост и в гриву. Говорит: у жен хватает наглости приходить в это святое место, в деканат, то есть, со своими семейными дрязгами. Я, что им обязан мужей искать? А завтра, глядишь, притащат сюда грязное белье для постирушек. А Десятникову обещал, как только тот объявится, хвоста накрутить.

– А жена Десятникова успокоилась?

– Старик умеет успокаивать. А жена вышла из ликбеза, села за руль какой-то иномарки и укатила. Теперь Десятникова могут с кафедры турнуть. Ирка себе целый день места не находила.

– Черт с ней, с Иркой и с Десятниковым тоже – сказала Лена. – Ирка – это вообще не женщина, а теремок на гнутых ножках. А Десятников самоуверенный болван, петух гамбургский. Этот Олег Олегович давно уж для меня пустое место. Сама не понимаю, что я нашла в нем в свое время? Где у меня глаза были?

Егоров остановил воспроизведение, перемотал ленту назад и прослушал последние реплики Лены. Тон девушки показался ему фальшивым, неубедительным. Он поднялся с кресла, распахнул форточку и прикурил новую сигарету. А эта Вероника ничего себе девица, говорила много, но о главном ни слова. Даже не обмолвилась, что отношениями Лены и Десятникова интересовался какой-то мужчина, назвавшийся доверенным лицом Романова. А она, Вероника, разумеется, ничего не сказала, потому что о взаимоотношениях доцента и Лены ничего не знает, а если бы знала…

Вероника молчит, хотя наверняка уже связала исчезновение Десятникова и тот самый разговор с Егоровым в кафе мороженом. А может, потому и молчит, что поняла: дело тут нечисто, жалеет, что языку дала волю? Или совесть заедает? Вряд ли, совесть, как ей и положено, спит. Вероникой двигают исключительно шкурные соображения. Впрочем, не важны побудительные мотивы к действию – важно само действие, – решил Егоров. Вероника молчит – это главное. Он нажал кнопку диктофона.

– Я ведь тебе ещё тогда говорила: держись от него подальше, – в голосе Вероники появились назидательные нотки. – Совершенно пустой человек. Но ты меня не послушала. А теперь Никифорова запросто вызовут в деканат, поговорят с ним по-хорошему. Спросят, с кем из студенток поддерживал отношения Десятников? Его припугнут, мол, срежем на экзамене, и он поделится своими соображениями. Красный диплом – ради этой цели он родную мать заложит.

– Соображения Никифорова – пустые слова. А если ко мне начнут приставать с расспросами, просто пошлю их всех подальше.

– В крайнем случае, подключишь отца, все само собой рассосется.

– Вот именно, могу подключить отца, – с вызовом сказала Лена. – А Никифорову, если он станет распускать сплетни и делиться в деканате своими гнусными соображениями, не о красном дипломе придется думать, а подыскивать надгробье на свою могилу. Потому что его отец, копеечный лавочник, дорогое надгробье сыну не поставит. Скорее сам удавится.

– А что голос у тебя такой уставший, тебя прямо не узнать?

– Что-то сердце побаливает. Вчера «скорую» вызывала. Думала коньки отброшу, так плохо, – Лена остановилась, сообразив, что сказала лишнее. – Ты извини, я пойду прилягу.

– А твой отец знает, что тебе плохо?

– Конечно, не знает. Он откопал какого-то пентюха профессора, и тот звонит мне через день, все приехать хочет. Я уже устала от него. Врачам из «скорой» я больше доверяю. Пока, – Лена положила трубку.

Егоров промотал ленту вперед, но ни на той ни на другой стороне кассеты не нашел ничего интересного. Нужно ли сообщить Романову о недомогании дочери? Но, судя по всему, новости никакой нет, все люди время от времени болеют, а случается, и «скорую» вызывают. Егоров посмотрел на наручные часы. Что ж, поскольку срочных дел в первой половине дня не предвидится, можно послушать первую пленку, точно узнать, какая хворь приключилась с его подопечной. Он заменил кассету в диктофоне, нашел нужное место, пропустив первые дежурные реплики двух собеседников.

* * *

– Сейчас посмотрим ваши глаза, так, не напрягайте век, когда я трогаю их пальцами, – незнакомый мужской голос, видимо, принадлежал врачу «скорой». – Хорошие глазки. А теперь оскальте зубы. Так, ещё злее скальтесь, как вампиры в страшных фильмах. Вы любите страшные фильмы?

– Не люблю, – ответила Лена.

– Еще оскальтесь. Поднимите рукав кофточки. Давайте любую руку, померяем давление.

Тишина, какая-то едва слышная возня, причмокивание резиновой груши тонометра. Пока тянулась пауза, Егоров успел приготовить вторую чашку растворимого кофе. Вода в электрочайнике стала совсем холодной. Сунув в рот сигарету, Егоров аккуратно, чтобы не испачкать бумаги пыльными подошвами ботинок, пристроил ноги на письменном столе, откинул корпус на спинку кресла.

– И как давление? – голос Лены казался встревоженным.

– Почти нормальное для женщины в вашем положении, – голос мужчины, напротив, источал спокойную уверенность. – Сто десять на семьдесят. В первой половине беременности перепадов давления не бывает. Что вас беспокоит?

– Меня рвало несколько раз за последние дни, – ответила Лена. – Фу, на изнанку вывернуло. А «скорую» я вызвала, потому что меня ударило под самое сердце. Мне стало страшно.

– Видимо, ваш срок беременности – где-то четыре с половиной месяца, – сказал врач. – То есть шестнадцать-восемнадцать недель. А этот удар под сердце, которого вы так испугались, первое шевеление плода.