Лоханка - Сергей Калашников

* * *

Шеренга Кобыландыевцев с ППТэхами произвела на меня хорошее впечатление. Начну описывать этих архаровцев снизу. Ботинки с обмотками. Обмотки эти все изгвазданы — покрыты дурацкого вида пятнами явно вручную. Любые оттенки зелёного с вкраплениями других грязных цветов вроде серого, коричневого… я почему на обмотках заостряю внимание — потому, что вся амуниция выглядит подобным образом. И не говорите мне о текстильной промышленности — тут и настой травяной зелени, и йод, и зелёнка и морилка и рука вдохновенного малювника, водившая кистью. Впрочем, вещи явно не раз стирали, отчего результат заметно побледнел.

Мешковатые штаны с пузырями на коленях. Фартучек, знакомый мне по встрече на Дальнем Востоке, превратился в толстого брезента жилет. Под ним что-то из плотного серого войлока — осень у нас, уже холодно — и рукава суконные, как у шинели. В сумме это напоминает куртку, поскольку заканчивается там, где начинаются ноги. Жилет обшит накладными карманами. Плоскими для магазинов и округлыми с виду явно для гранат первого калибра. Но ракетниц ни у кого нет. Вместо них под дырявым кожухом стволов автоматов приделаны трубочки — явно подствольники.

— Миша поработал вместе с Фёдором Васильевичем. Вишь, прям заодно с кожухом и штампуется, а потом — точечная сварка по шаблону, — объяснил Кобыланды. — Гранату тоже немного переделали — взрыватель теперь контактный, унифицированный с боеприпасом станкача. И система инициации выстрела такая же.

— Это вы что, сами целые стрелковые системы на вооружение принимаете? — подошедший незнакомец просто весь светится звёздами в петлицах.

— Для обозников, — ухмыляется мой товарищ, произнося ставшую привычной отмазку.

Пока бойцы инструктируют военачальников и конструкторов бронетанковой техники в части обращения с «обозным стрелялом», я произвожу несколько выстрелов. И одиночных, поскольку палец на спусковом крючке успевает «отсечь» продолжение очереди, и пяток очередей выпускаю по мишеням. А хорошо. Не водит, и отдача милостивая. Для полноты ощущений требую гранату — а тоже ничего. Не сорокамиллиметровка, конечно, но бахает громко. Зато выстрел ею звучит невыразительно — хлопок.

Извлекаю рожок, патрон из ствола и приступаю к разборке — интересно ведь, как его чистить. Да вполне себе удобно. Детали достаточно крупные. А за моей спиной открылась натуральная пальба, и голос Кобыланды в коротком промежутке между очередями звучит гордо:

— Замучаетесь вы, Климент Ефремович, ствол ему расплавлять. Над этим хорошо поработато, — друг мой, когда волнуется, всё ещё способен неправильно употребить иное слово.

Пока высшие командиры наслаждаются новым оружием, продолжаю разглядывать «Кобыландыевцев». Во всю спину жилета — накладной карман, в котором лежит что-то мягкое.

— Плащ- накидка, — отвечает на мой вопрос боец.

— А-а… — угасаю я. Это для меня не диковинка — видывал я их.

— Покажи — требует Ворошилов, отчаявшийся добиться заклинивания автомата.

Парень быстренько вытаскивает из кармана на спине кусок ткани и просовывает голову в дырку посреди него. А поверх буденовки натягивает капюшон жилета:

— Чтобы казённое имущество не мокло в случае дождя, — ухмыляюсь я при виде скорости с которой всё это проделано. Не понял, как он столь быстро вытащил плащ-палатку из-за спины. Неудобно же руку назад заворачивать!

— Мазила, — неожиданно слышу я знакомый голос. Вроде другому адресовано определение, а только Жуков мне ни капельки не нравится. Может, с моего времени впечатление осталось — уж больно нехорошо о нем отзывались в некоторых книжках. А я вот своими глазами вижу, что резок он, но энергичен и упорен. Наверно — это разные стороны одного свойства — решительности. Как без неё на войне? Зато глупым его никто не называл, ни те, кому он нравился, ни те, кто на него злобствовал. Получается — умный и решительный. Если от командира в годину испытаний кому-то требуется что-то ещё, так пусть сам попробует, потому что эти два качества обычно в человеке конфликтуют — трудно им ужиться в одном сознании. Ум больше располагает к осторожности. Мне кажется.

Не скажу, чтобы дома меня ждала такая уж большая куча дел. Сараи мы под стодвадцатимиллиметровый миномёт переделали быстро и даже отправили их под Ленинград в октябре — я торопился, потому что помнил — война будет «зимняя». Точную же дату её начала мне никто не сообщал.

Все эти шестиметровые вездеходы мы обшили изнутри берёзовыми досками — дюймовкой — хоть немного добавилось теплоизоляции — всяко не в жестяной будке на морозе, да и повышается шанс, что стенка задержит пулю. Обычай, «отделывать» деревом кабину у нас давний, ещё с грузинских событий. А в Петропавловке столярное дело традиционно в ходу, потому что места тут безлесные, но баржи, на которых транспортируют вверх по Волге соль, возвращаются обратно. Вот на них-то частенько и привозят бревна, которые идут или на дрова, или на постройки или на доски их распускают — делай, что хочешь. Есть даже артель, для которой я по-соседски сделал кое-какие приспособления, чтобы и паз выбрать, как у вагонки нашего времени, и фрезерные станочки и электролобзики — да тьму разного инструмента, с которым в своё время имел дело. Директор завода организовал в инструментальном цехе производственный участок — делает помаленьку товары народного потребления. Время ныне строгое, если по основной продукции плана не выполнил — партбилет на стол… если не чего похуже. Вот он и крутится, используя редкостную для нынешнего времени продукцию для обмена на нужные заводу комплектующие, материалы и оборудование.

Оборотные, так сказать, средства, натурального свойства. Хе-хе.

В общем, дюймовочку берёзовую мы изнутри нашили, хотя на массе это сказалось отрицательно. То есть положительно, потому что потяжелела машина, но сам этот факт, как всегда, вызвал в душе моей горечь.

А потом, когда новый вариант транспортёра встал на производство, мысли обратились в сторону боевых гусеничных машин. Очень уж тепло отзывались Кобыландыевцы о самоходном орудии. Том, с длинным стволом на пятиметровом шасси. Удобная оказалась в бою вещь, идущая, как мне растолковали, в рядах пехоты. Особенно — в наступлении. Бойцы и за бронёй могут укрыться, и цель для пушкарей разведать, да подсказать, куда орудие навести. Очень уж машина удобна тем, что легко с ней взаимодействовать — просто голосом на ходу перекрикиваются. Вот тут и заточился в моей душе неугомонный червячок сомнения — плавающая техника не может быть хорошо защищена, а характер её применения таков, что под огневое воздействие она попадает обязательно — вести стрельбу с закрытых позиций ей почти не приходится, да и не так уж высоко задирается у неё ствол — её удел — прямая наводка.

Ещё сильнее подстегнул меня приход на завод сразу двух мощных дизелей — удвоенных вариантов ранее использовавшихся нами стодвадцатипятисильников — двести пятьдесят лошадок. С припиской: «Для опытов». Подсуетился-таки Георгий Константинович. Вот тут и сели мы с Федотовым за расчёты, и сразу натолкнулись на такой огорчительный момент, что наша подвеска, получающуюся массу не держит — сталь, она не пушинка, а в толстых стенках её много. Это, несмотря на то, что конструировали мы не самый большой пятиметровый вариант. Обидно: движок везёт, а пружины проседают. Тут и вспомнил я про танк горьковчан. Тот, похожий на классический с сорокапяткой. У них наверняка есть готовые элементы подвески, способные нести получающуюся массу.