В моих руках. Захватывающие истории хирурга-онколога и его пациентов, борющихся с раком - Стивен А. Кёрли

В многочисленных хирургических статьях описывается, что результаты технически сложных, необычных и экстренных операций всегда лучше, если их проводит опытный хирург. При оценке результатов обычно учитывают наличие осложнений, показатели смертности и выживаемости больных. На исход влияет и специализация медицинских центров. Это, безусловно, сложно оспорить. Но ни хирург, ни медицинский центр не идеальны. Каждый раз, когда я обсуждаю с пациентом и его близкими список потенциальных осложнений и проблем, которые могут возникнуть после операции, я молюсь про себя, чтобы они не случились. Цена, которую мы, врачи, платим за уроки бдительности и настороженности, чрезвычайно высока.

Одним из осложнений, которых мы боимся после операции, является тромбоз глубоких вен. У онкологических больных риск этого осложнения может быть еще выше, чем у других пациентов. В худшем случае тромб может оторваться от стенки вены в ноге или малом тазу и пройти через сердце к легочным артериям, вызвав их закупорку. Такое осложнение называется тромбоэмболией легочной артерии (ТЭЛА). Она проявляется одышкой, падением уровня кислорода в крови или даже может привести к внезапной смерти. Несколько лет назад я прооперировал 60-летнего бизнесмена с Восточного побережья. У него в правой доле печени появился одиночный узел – внутрипеченочная холангиокарцинома. Мужчина был заядлым спортсменом, любил походы и рыбалку. Он пробегал по 3–5 км в день. Пациент был в отличной физической форме, и у него не было других проблем со здоровьем. До и после резекции правой доли печени мы вводили ему антикоагулянт в профилактических целях, чтобы снизить риск образования тромбов. Операция прошла хорошо, кровопотеря составила менее 150 мл. На четвертый день после операции пациента выписали из больницы. Когда я увидел мужчину через неделю, он выразил искреннюю признательность, сообщил, что чувствует себя хорошо и готов вернуться домой. Мы назначили ему визит через 6 недель, чтобы посмотреть анализы крови, снимки, а также оценить регенерацию печени и общее состояние здоровья перед началом химиотерапии.

За 2 недели до запланированного визита его жена оставила мне в кабинете сообщение. Я увидел записку на своем столе, когда вернулся из операционной, и перезвонил. «Привет, как дела?», – весело спросил я. Мой оптимизм сдуло ветром, когда она сказала: «Мне жаль говорить вам, но у меня плохие новости». Жена пациента сообщила, что утром он пошел в свой в шезлонг с видом на горное озеро, около которого они жили. Это был давний ритуал больного: он отдыхал там со своим лабрадором и чашечкой кофе, наслаждаясь видами, когда солнце в туманной дымке поднималось над водой. Когда муж не вернулся, чтобы побриться и принять душ перед работой, она вышла проверить, что случилось. Пес сидел рядом с ним, положив морду на руку хозяина. Она подошла к мужу сзади и заговорила с ним, но он не ответил. Только обойдя его, женщина поняла, что он мертв.

Я был ошеломлен, но выдавил из себя соболезнования и спросил, что я могу для нее сделать. По голосу жены мне стало понятно, что она сама не до конца поверила в случившееся. Женщина сказала мне, что все, чего она хочет – это понять, почему это произошло. Она также сообщила, что согласилась на вскрытие, потому что муж умер внезапно, когда уже поправлялся и вернулся к привычной жизни. Несколько дней спустя патолог позвонил мне, чтобы сообщить, что у пациента случилась обширная легочная тромбоэмболия.

Помимо всего прочего, я был невероятно зол. Вся медицинская команда следовала действующим рекомендациям и протоколам. Мы вводили антикоагулянт до и после операции, и он все еще принимал лекарство, когда тромб образовался, оторвался и убил его. Как, черт возьми, это возможно?

Проклятье! Смерть этого больного напомнила мне о суровой реальности хирургической практики. Многочисленные публикации и исследования подтверждают, что частота случаев ТЭЛА после крупных хирургических операций снижается при правильном использовании антикоагулянтных препаратов. Тем не менее риск не исчезает полностью. Мы, как букмекеры в Лас-Вегасе: можем рассчитать шансы, вмешаться, пытаясь снизить риски и повлиять на судьбу, но не даем никаких гарантий. Осложнения иногда возникают, несмотря на тщательную оценку, правильно выполненную операцию и соблюдение всех профилактических мер.

Пациенты готовы рисковать, чтобы их злокачественная опухоль была удалена. Тем не менее когда эти потенциальные риски материализуются в виде серьезных проблем, влияющих на продолжительность госпитализации, качество жизни или даже на исход, это разочаровывает и самих больных, и их врачей. Хирурги продолжают искать способы снизить риски до минимума, но осложнения – это наши кошмары, периодически материализующиеся, чтобы разрушить планы.

Я беспокоюсь за каждого своего пациента, и очень переживаю при даже самом незначительном осложнении. Когда я был резидентом хирургического отделения, мой учитель, которого я глубоко уважал, однажды заметил: «Ты слишком вовлечен в каждый случай, надо быть осторожнее со своими эмоциями». Мое мнение не изменилось до сих пор: «Я не знаю, как еще позаботиться о наших пациентах. Если я перестану сопереживать, мне надо будет уходить из профессии».

А я не планирую покидать свой пост в обозримом будущем.

Уважение: чувство глубокого восхищения кем-либо или чем-либо, вызванное определенными способностями, качествами или достижениями.

Гольф – игра своеобразная. Периодически я смотрю выступление стендап-комика Робина Уильямса, описывающего происхождение этой игры. Это звучит не только смешно, но и правдоподобно. Его объяснение заключается в том, что каждое касание мяча клюшкой называется «ударом» только потому, что в случае неудачи гольфиста может на самом деле хватить удар. Занимательная теория, не так ли? Лично меня забавляет зрелище взрослых людей, вдумчиво выбирающих себе металлическую палку для того, чтобы взмахнуть ей грациознее, чем остальные, и попасть по маленькому мячу в надежде направить его в нужную сторону.

Даже наиболее опытные игроки, зарабатывающие гольфом себе на жизнь, достаточно часто ошибаются, в результате чего мяч оказывается в самых неожиданных местах. Это может быть пляж, именуемый «песочной ловушкой»; крыша; высокая трава, которая, кажется, притягивает к себе мячи, лес (интересное и потенциально опасное место, где можно легко покалечиться, достаточно просто неудачно попасть под мяч, отскочивший от дерева) или даже пруд.

Я не очень хорош в гольфе. Мне кажется, крайне странным тратить несколько часов драгоценного времени в попытках загнать в лунку маленький мяч, на пути которого то и дело возникает трава, деревья или земельные участки людей, которым не посчастливилось находиться рядом с полем. Но каждую весну я соблюдаю священную традицию. Мы с тремя друзьями-хирургами из Чикаго, которые страдают от долгой холодной зимы на берегу озера Мичиган, едем в Лас-Вегас. Все наши грехи в Городе Грехов (Лас-Вегас – Прим. переводчика) заключаются в игре в посредственный гольф, поедании неимоверного количества красного мяса и бесчисленном количестве сальных шуточек, над которыми мы смеемся так сильно, что возвращаемся на работу изрядно охрипшими.