Rotten. Вход воспрещен - Джон Лайдон

ДЖОН ЛАЙДОН: Сид никогда не дрался. Он был хуже, чем я. Но он любил носить оружие – цепи и прочее дерьмо. Он думал, что со всей этой требухой выглядит круто. Как-то ночью в одном из клубов в Тоттенхэме нас из-за этого «прижали». Сид размахивал цепью, и вдруг объявились копы: «Стоять! Руки за голову! Оружие опустить!» И тогда мы придумали обалденную отмазку. Зная, какими расистами являются британские полицейские, мы решили, что этим фактом можно легко манипулировать. И мы рассказали следующую историю: «Да, офицер, мы сперли эту штуковину у чернокожего. Он в составе большой банды, минимум двадцать человек. Они гнались за нами несколько миль, и сейчас наверняка ошиваются где-то за углом. У одного из них ствол!» Полиции это понравилось. «Серьезно?» – вскрикнули они и бросились в разные стороны, чтобы побыстрее поймать ту самую банду. Цепь они забрали. Наверное, сейчас, вспоминая этот случай, они приговаривают, какие мы… ээээ… нехорошие парни. Как их не пожалеть?

Все эти инциденты можно считать вполне забавными. Но если пресса цепляется за какую-то историю, то раздувает ее до вселенских масштабов. Мы не мешали прессе. Они могли пороть какую угодно дичь про нас – все, что заблагорассудится. Малкольм говорил, что для начала так и надо, мол, пресса все равно напишет гору всяких странностей, так что лучше просто смириться. Позже я понял, что так оно и было. Вот, любуйся их писаниной и ничегошеньки не отрицай.

КЭРОЛАЙН КУН: Практически все, кто называет себя журналистами, не обременены интеллектом, особенно это касается мачо и акул пера. Они проповедовали теорию, что все рок-н-ролльщики из рабочего класса обязательно придурки, что они просто не могут ими не быть.

ГОВАРД ТОМПСОН: Все это будоражило воображение и при этом смущало, вводило в шоковое состояние. В любом случае это определенно было чем-то новым и фантастическим. Кто знал?

Это была одна из тех ситуаций, когда ты видишь что-то новое, что-то экстраординарное, но крайне мало окружающих могли как-то подхватить эту волну и даже просто адекватно воспринять ситуацию. Особенно это касалось кучки журналистов. Помню, как Кэролайн Кун, Джон Ингхэм и Джованни Дадомо писали о музыке с таким энтузиазмом и привкусом сенсации, словно говорили о модной тенденции.

После концерта в Уолтхэмстоу, на котором мы поддерживали Kilburn and the High Roads, я попал в больницу, потому что по дурости прошелся по сцене в резиновой майке. Три песни я промучился, после чего просто охренел от жары, буквально начал задыхаться. Рубашка расползлась, и ее остатки я продал Сиду. То же произошло и с ним. Безумием было надевать подобное в середине лета. Было восемьдесят пять градусов[39], но Сид заявил, что мода превыше всего. Но и он потерпел поражение.

Ни у кого вокруг не было имиджа, хотя бы отдаленно похожего на наш. Вся эта панк-тусовка, раболепно копировавшая наш имидж, появилась гораздо позже. Мы часто меняли свои образы. Например, в одну неделю я выглядел как настоящий тедди-бой.

Мне нравилось зачесывать волосы наверх. Вообще-то тедди были нашими идеологическими врагами. Поэтому они представляли для меня интерес. Я ходил на мероприятия, где собирались тедди. Все они знали, кто я такой, но находили забавным тот факт, что такой панк, как я, король ужасов, сидел среди них, и прическа моя была значительно лучше.

Мы постоянно переходили все границы. Подобное происходило в клубе «Лейси Лейди», где собирались соул-бойз. Парни в тяжелых ботинках никогда не доставляли нам никаких проблем. Они думали, что если у нас кишка не тонка находиться в таком виде посреди танцпола, скача, как йо-йо, то остается, блин, только пожелать нам удачи.

Удивительно, на какие вещи можно напороться и куда вообще можно прийти, если начать игру сурово и жестко. В конце семидесятых на улицах происходило множество драк между тедди и панками. Но если ты вдруг внедрился в стан врага и оказался по центру, то они тебя не трогали, они просто не могли поверить, что ты настолько наглый, бесстрашный засранец. Если будешь показывать всем видом, что ты не в своей тарелке, тебя моментально из этой тарелки выпихнут. Если же тебе комфортно в таком окружении, то людям возразить нечего. Поэтому если уж они собрались меня отмудохать, то они все равно это сделают. А пока ты среди них, у них случается ментальный блок, проще говоря, взрыв мозга, и они не могут тебя вычислить. Благодаря таким приемчикам я смог найти себе друзей среди тедди-боев. Один из них был футбольным хулиганом из Миллволла. Он находился тогда в клубе «Спикизи» и отметелил как-то раз Джо Страммера. Он был чертовым придурком, крупным и жестоким. Ему не нравился Джо, и он решил, что все, о чем поют Tha Clash, – это ложь, фальшивая поддержка рабочего класса. Вскоре Джо побила и толпа тедди. Это случилось в туалетной комнате «Спикизи». Позже, когда я умотал в Штаты, этот парень начал приглядывать за местом, где я жил.

Тедди отличались от панков по многим критериям, в том числе и возрастным. Среди них нередко встречались парни в возрасте, многие уже были отцами и тусовались с детьми. Панк тогда еще был очень молод. В то время драться с тедди было все равно, что драться с пожилыми людьми – полный абсурд.

Мне очень нравился Стив Джонс. Он был абсолютно честно нечестен. Он мог спереть что угодно. Он может спереть шнурки от твоих ботинок и не признаваться, но если ты дашь ему отпор, то он непременно признается, что это его рук дело. Он ничего не отрицал, и это мне нравилось. Разве это не по-детски? Мне кажется, что это само по себе замечательное качество. Не сам факт кражи, а факт того, что он может в ней признаться. Он был очень импульсивен, и все это идет глубоко корнями в его воспитание. Его детство было ужасным. Он чувствовал, как его мать ненавидела его. Помню, как мы с ним ходили по улицам. У нас не было ни гроша, а ему нужно было в дом его матери. Мы прошли чертовски длинный путь пешком от Кингс Роуд до Баттерси. Мы пришли домой, а его мама нас не впустила. Мы ждали, пока она выйдет. Я никогда не забуду, как она орала на Стива: «Ты, чертов ублюдок!» Может быть, Стив не был золотым ребенком, но эй, мамаша, прозрей уже, это ведь твой сын!

Стив Джонс все время, что я его знаю, терпеть не мог бывать дома. У него всегда были серьезные проблемы с общением и взаимодействием с окружающими. Если ты попытаешься с ним сесть и обсудить какую-то проблему или ситуацию, то он не выдержит этого, вскочит и убежит. Лишь в последние годы мы способны общаться с глазу на глаз без саркастических подколов. Сейчас мы уже можем поговорить как положено.

Мне кажется, если бы Стив потерял эту свою детскость, то наверняка перестал бы мне нравиться.

Он совершал кражи, которые, конечно, привлекали внимание окружающих, особенно девушек. Однако, несмотря на то, что в плане секса Стив был невероятно активен, у него никогда не было времени на общение с женщиной, только на то, чтобы быстренько ее потрахать, поблагодарить и попрощаться.

За пределами репетиционной студии мы со Стивом встречались нечасто. Он знал крайне мало обо мне, моем прошлом, о том, откуда я вообще взялся. Пол зависал со мной чаще, чем Стив. Единственный период, когда Стив часто проводил со мной время, был тогда, когда у меня в буквальном смысле не было крыши над головой. Тогда я жил у него на Денмарк Стрит. Но и тогда мы особо не разговаривали, мы просто сидели в разных углах комнаты. Между нами не было вражды. Даже лучше, что трепу мы предпочитали тишину. Стив всегда считал, что я слишком погружен в искусство. Он думал, что я происхожу из касты артистов, пока однажды я не привел его к себе домой. Вообще к своему отцу я приводил и Малкольма, и всю группу. Именно ко мне домой мы впервые притащили наброски песни Anarchy in the UK, чтобы послушать, как она звучит. Тогда ни у кого не было проигрывателя. Мой отец знатно офигел, когда увидел Малкольма в его черном зашнурованном прикиде.