Закон бутерброда - Титью Лекок

Марианна, улыбаясь, смотрела на учительницу. Учительница, улыбаясь, смотрела на Марианну. И Марианна чувствовала, что Оливье смотрит на нее, а его зрачки похожи на дула автоматов.

Подошел врач и сказал, что у малышки, судя по всему, перелом руки. Они должны отвезти ее в больницу на обследование. И хотя на этой неделе Леони жила у отца, Оливье надо было возвращаться на работу. Марианна спросила, можно ли ей тоже сесть в машину и поехать с ними в больницу. Пока санитары переносили Леони в фургон, Оливье схватил Марианну за локоть.

– Оливье склонен всюду видеть гомофобов? Блин, Марианна, ты что, тупая? Эта дрянь объясняет нам, что у нас дерьмовая модель семьи, что у Леони травма, а ты ей поддакиваешь?

– Кончай, я же сказала, что с ней все отлично. Но лаяться с училкой тоже не стоит. Совершенно незачем.

– Незачем? НЕЗАЧЕМ? Нет, есть зачем. Когда перед тобой глупость и мерзость, надо возмущаться.

– Не такую уж глупость она сказала. Ты же знаешь, мы с тобой об этом говорили. Ты извращаешь ее слова.

– Ах да, ведь я же параноик. Я и забыл. Ты меня предала, Марианна. Впрочем, ты уже давно от всего отошла.

– Это ты о чем?

– Ни о чем. Проехали.

Он развернулся и, не попрощавшись, ушел. В машине Леони, похоже, совсем забыла про свою боль: она была в полном восторге от того, что вокруг нее такие сильные мужчины и все говорят, какая она храбрая и какие у нее красивые волосы.

В детской больнице Некер Марианну попросили подождать, пока дочери сделают рентген. Коридор освещали только неоновые лампы, поэтому казалось, что вокруг глубокая ночь. Она со вздохом упала на стул. До ее слуха со всех сторон доносились крики невидимых детей. Отопление жарило так, что было душно. Она расстегнула куртку и толстовку. Подумаешь, кусок сиськи будет торчать из топа, в больнице и не такое видели.

Сегодня она собиралась поискать идеи для статей, чтобы предложить их в разные газеты. А тут дело гиблое, разве что продать текст в “Официальный журнал стульев в зале ожидания”. Они с Оливье с самого начала условились, что сидеть с дочерью будут по очереди, но Марианна была свободнее на случай всякого форс-мажора. Зарабатывать деньги, не ходя на работу, – величайшее преимущество. Можно без помех заниматься дочерью. Она спрашивала себя, как Кристоф прежде умудрялся работать дома с Люком. Отчасти по привычке запечатлевать любой, самомалейший момент своей жизни, отчасти от нечего делать или из желания поныть она сфотографировала стенку напротив и выложила в интернет.

Какая-то женщина села рядом и тихо сказала: “Мы же не животные”, потом встала и ушла.

Марианна застегнула молнию на толстовке, устроилась поудобнее на стуле, подняла голову и стала разглядывать потолок. На какое-то мгновение ей вспомнилась загадочная фраза Оливье. Интересно, это он о чем? “Ты уже давно от всего отошла”. Она задумалась, что бы это значило, и пришла к выводу, что Оливье в приступе гнева вообще любит делать широковещательные безапелляционные заявления, сам не вполне понимая, что имеет в виду. Подтверждение ее новой теории: хоть они никогда не были парой, воспитывать общего ребенка, оставаясь друзьями, оказалось невозможно. Ребенок убивал любую дружбу, потому что вынуждал каждого вмешиваться в жизнь другого, а в вопросах воспитания никто никогда ни с кем не согласен. Раньше надо было думать. Слишком поздно Марианна это поняла. Заиметь ребенка от одного из своих лучших друзей казалось идеальным выходом для ее жажды материнства, но только в теории. На деле они ругались совершенно так же, как любая разведенная пара.

Оливье все время твердил одно и то же. Ему не нравилось, что Марианна живет одна, он считал, что это нездорово, что она замыкается с Леони в семейной рутине. Что Леони как бы заменяет для нее мужчину. Черт-те что. Да, Марианна действительно уже несколько лет ни с кем не жила. Собственно, после Готье. Но ее начинало бесить, что люди считают это чем-то ненормальным. Они не желают видеть правду, может, потому, что эта правда их шокирует: дело не в том, что Марианна никого не встретила. У нее просто не было ни малейшего желания жить с кем-то. Осознав это, она тем не менее не сумела понять, почему отказ от семейной жизни непременно должен означать отказ от материнства. В конце концов, все разведенные пары отделяют любовь от родительских обязанностей. Они с Оливье просто слегка забежали вперед, избавили себя от этапа совместной жизни, а заодно и от ссор, расставания и разрыва.

И спасибо, ее холостяцкая жизнь вполне устраивает. Неделю она целиком посвящала себя Леони, а в следующую – гуляла с друзьями, засиживалась допоздна в интернете, заводила любовников. Спокойствие и безмятежность. Принцип минимальных траблов. Она не видела в своей жизни ни единого момента, когда бы ей не хватало присутствия другого. Леони считает ее красивее всех принцесс на свете и всячески ласкается, с друзьями она веселится и разделяет их заботы, а ее сексуальная жизнь явно активнее, чем у большинства семейных пар. Так чего ради расшибаться в лепешку, чтобы уложить кого-то в свою постель? Единственная стоящая причина – влюбиться. Но сколько семейных пар до сих пор любят друг друга?

Для большинства людей семья, пара – не одна из опций жизни, а ее конечная цель; те, кто не укладывается в это правило, автоматически попадают под подозрение. Как у Оливье, который с годами становился все большим реакционером. Одинокая женщина вызывала у него тревогу. Это ненормально, это не в порядке вещей. Естественно, модель, которую они предлагают Леони, можно свести к матери – стороннице позиции “можно прекрасно прожить и без мужчины” и отцу, утверждающему “мне в жизни нужен мужчина”. Ну и ладно. Ничем не гаже, чем другие модели родителей – “мы вместе, потому что боимся одиночества, боимся остаться без денег, боимся разочаровать окружающих и т. д.”. Да, ее дом – гинекей, но пока это еще не запрещено.

Она никак не могла понять, почему Поль, прекрасно живший холостяком долгие годы, обходясь романчиками средней продолжительностью месяца в два, вот уже полгода упорно остается с бабой, у которой, по его собственным словам, извилин не больше, чем у апельсина. Марианна считала это одной из форм трусливого конформизма. Он каждый день твердил, что выставит ее вон, – и ничего. Ему не хватало смелости, а чем дольше он тянет, тем труднее будет разойтись.

Но в одном Поль не ошибался. Перед Марианной стояла проблема денег – или проблема морали. За неимением места научного сотрудника, которое ей не светило, практически все места, где она могла бы зарабатывать, противоречили ее принципам. Она могла бы, к примеру, стать редактором-фрилансером в рекламном агентстве. Но реклама – это смерть. В самом прямом смысле. Вихрь, высасывающий из человека все его содержание и заменяющий его совокупностью фантасмагорических образов.

Она задумалась, приемлем ли, согласно ее логике, сам факт зарабатывания денег. Не являются ли деньги мерзостью сами по себе. К несчастью, жизнь в самоуправляемой коммуне ее тоже не устраивала. Она не любила работать, но любила тратить бабло. У нее было сознание рантье, зажатое в тисках противоречий. Любовь к увлажняющим кремам вступала в конфликт с ее принципами.