Голубиный туннель - Джон Ле Карре

Краткий ответ на этот вопрос нам всем уже известен: да, еще как возобновится и повлечет за собой страшные потери. Однако в то время, когда состоялся наш с Костоевым разговор, восточные республики требовали независимости во весь голос, и никто, кажется, не мог предвидеть — а если кто и мог, то не придал этому значения, — что попытка их усмирить обойдется дорого: миллионы умеренных мусульман станут радикалами.

Я хотел написать роман о чеченцах, но после знакомства с Костоевым предпочел обратиться к истории их соседей-ингушей — народа, которому пришлось уйти из своей маленькой страны, и ее отдали другим. Возвратившись в Корнуолл, я стал готовиться к обещанной поездке. Подал документы на визу, с помощью Костоева получил ее. В предвкушении путешествия отправился в спортивный магазин в Пензансе, купил рюкзак и даже, как ни странно, сумочку на поясе. Я хотел подготовиться получше, чтобы не осрамиться в горах — они среди самых высоких в Европе. Связался с британскими учеными — специалистами по мусульманским общинам в России и обнаружил (так, кажется, всегда бывает, стоит копнуть поглубже), что существует целое международное сообщество исследователей, страстно увлеченных Северным Кавказом, которые только о нем и говорят и только им живут. На время я стал самым младшим членом этого сообщества. А еще свел знакомство с чеченскими и ингушскими эмигрантами в Европе и обо всем их расспросил.

Костоев, однако, предпочел связываться со мной через посредников некавказского происхождения — я не спрашивал почему, но в общем-то догадывался. Исса передал, чтобы я непременно запасся американскими сигаретами и кое-какими мелочами. Посоветовал купить дешевые наручные часы с золоченым корпусом, зажигалку «Зиппо» или две и шариковые ручки в металлическом корпусе. На случай, если наш поезд по пути на юг остановят бандиты. Это хорошие бандиты, уверял меня Костоев, они не хотят никого убивать. Просто считают, что имеют право требовать плату с каждого, кто проезжает по их территории.

Число наших телохранителей Костоев сократил до шести. Шестерых будет более чем достаточно. Я купил зажигалки и прочие мелочи, положил в рюкзак. Но за двое суток до планируемого отъезда в Москву, а оттуда в Назрань позвонил наш с Костоевым посредник и сказал, что поездка отменяется. «Уполномоченные должностные лица» не могут гарантировать мне безопасность в пути и просят меня отложить приезд, пока ситуация не нормализуется. Какие должностные лица, я так и не узнал, но, включив через пару дней вечерние новости, понял, что следует их поблагодарить. Российская армия начала массированную атаку на Чечню с земли и воздуха, и соседняя Ингушетия, судя по всему, тоже оказалась втянутой в войну.

* * *

Через пятнадцать лет я приступил к роману «Особо опасен» и сделал главного героя — ни в чем не повинного русского мусульманина, случайно оказавшегося в гуще так называемой борьбы с терроризмом, — чеченцем. Я назвал его Иссой — в честь Костоева.

Осень 1987-го, солнечный день. Мы с женой обедаем в китайском ресторане в Хэмпстеде. Наш единственный компаньон Иосиф Бродский — эмигрант из России, бывший советский политзаключенный, поэт и, по мнению многочисленных своих почитателей, воплощение русской души. Мы знакомы с Иосифом уже несколько лет и видимся время от времени, но, честно говоря, не вполне понимаем, почему сегодня нам поручили его развлекать.

— Делайте что хотите, но ни под каким видом не позволяйте ему пить и курить, — предупредила дама, у которой в Лондоне остановился Бродский, женщина с обширными культурными связями.

Несмотря на периодические проблемы с сердцем, Бродский увлекался и тем и другим. Я сказал, что, конечно, постараюсь, но, насколько знаю Иосифа, он никого не станет слушать.

С Иосифом не всегда легко общаться, но сегодня за обедом он необычайно мил, не в последнюю очередь благодаря нескольким большим порциям виски «Блэк лейбл», выпитым несмотря на слабые протесты моей жены, и нескольким сигаретам, заеденным несколькими ложками куриной лапши — ел он, как птичка.

Литераторам (по крайней мере, так свидетельствует мой опыт) обычно почти нечего сказать друг другу — или им нечего сказать мне, — разве что побрюзжать насчет агентов, издателей и читателей, и теперь, по прошествии времени, трудно представить, о чем мы с Бродским беседовали, особенно учитывая, что нас разделяла глубочайшая пропасть. Я читал стихотворения Бродского, но понимал: без справочника мне тут не обойтись. Я восхищался его эссе (особенно одним, о Ленинграде, где Иосифа приговорили к ссылке), мне казалось трогательным его отношение к покойной уже Ахматовой, которую Бродский обожал. Но если бы меня спросили, читал ли он хоть слово из написанного мной, я бы сказал: не читал и не считал, что обязан.

Так или иначе мы весело проводили время, пока в дверях не появилась хозяйка Иосифа, высокая элегантная дама, — лицо ее казалось суровым. Сначала я подумал, что, окинув взглядом бутылки на нашем столе и висящие над ним облака сигаретного дыма, она собирается сделать нам выговор — зачем, мол, позволили Иосифу так разгуляться. Но почти сразу понял, что хозяйка пытается сдержать волнение.

— Иосиф, — сказала она, не дыша. — Тебе присудили премию.

Длинная пауза: Иосиф затягивается сигаретой и, нахмурив брови, всматривается в дым.

— Какую премию? — ворчит он.

— Иосиф, тебе присудили Нобелевскую премию по литературе.

Иосиф быстро закрывает рот рукой, будто чтобы удержать уже готовые сорваться с языка неприличные слова. Он обращает ко мне умоляющий взгляд, он прямо-таки просит о помощи — да без толку: ни я, ни моя жена ни малейшего представления не имели, что Бродский претендует на Нобелевскую премию, а уж тем более что сегодня объявляют лауреатов.

Я задаю хозяйке очевидный вопрос:

— Откуда вы знаете?

— Скандинавские журналисты уже у нас на пороге, Иосиф, они хотят тебя поздравить и взять интервью. Иосиф!

Страдальческий взгляд Иосифа по-прежнему взывает ко мне. Как будто говорит: сделай что-нибудь. Избавь меня от этого. Я вновь обращаюсь к хозяйке:

— Может, скандинавские журналисты хотят взять интервью у каждого номинанта из шорт-листа? Не только у победителя. У всех.

В коридоре есть телефон-автомат. Хозяйка знает, что американский издатель Иосифа Роджер Страус прилетел в Лондон, чтобы в такую минуту быть поблизости. Хозяйка — женщина решительная, она тут же идет к телефону, звонит в отель, где остановился Страус, и просит позвать его к телефону. Трубку вешает с улыбкой.

— Тебе нужно идти домой, Иосиф, прямо сейчас, — мягко говорит она и дотрагивается до его руки.

Иосиф делает последний глоток любимого виски, мучительно долго поднимается на ноги. Обнимается с хозяйкой, принимает ее поздравления. Мы с женой поздравляем его тоже. Затем стоим вчетвером на залитом солнцем тротуаре. Мы с Иосифом друг напротив друга. Такое вдруг возникает чувство, будто я прощаюсь с товарищем-заключенным, которого увозят в ленинградскую тюрьму. Со свойственной русским порывистостью Иосиф крепко обнимает меня, затем берет за плечи, отстраняется, и я вижу, как на его глазах выступают слезы.