Ничья длится мгновение - Ицхокас Мерас

«Я все время думаю о ничьей… Слишком рано. Сперва добейся преимущества, а там будет видно. И сегодня надо стремиться к выигрышу, а потом уже пытаться свести вничью… Я должен все забыть… Нет мира, нет людей, передо мной только белые и черные клетки, деревянные фигуры и Шогер. Надо бороться, чтобы не проиграть…»

И опять шагаем мы с работы. Дорога неблизкая, идти трудно.

Утром — совсем иное дело: дорога та же, но идти легко.

Те, что в первом ряду, стараются замедлить шаг. Это часто им удается, но не всегда. Часовые торопятся домой и хотят, чтобы мы тоже торопились. Они не знают, что вечером дорога длинней, чем утром.

Когда возвращаешься с работы, надо думать, все время думать. Не о работе, не о еде, не о братьях и сестрах, а просто так, о чем-нибудь. Тогда забываешь и дорогу, и усталость, и все неприятности.

Я думаю об Эстер и Янеке.

Рыжий все время мешает мне сегодня. У него, конечно, другое имя, но все зовут его Рыжим. Волосы у него краснее пламени, лицо — как жар, и розовато просвечивают оттопыренные уши. Длинный как жердь, на две головы выше меня, он шагает впереди, но вдруг оборачивается и оглядывает меня с ног до головы. Мы идем дальше. Спустя некоторое время он снова оборачивается и смотрит.

Рыжий редко разговаривает со мной, только смешит меня иногда. Он ужасно смешной. Рот разинет, оскалит зубы, приставит ладони к оттопыренным ушам и как залает — надорвешься от смеха. Барбос, да и только. Настоящий Рыжий.

Я никак не могу понять, чего он все пялится на меня сегодня.

— Не мешай, Рыжий, — говорю я беззвучно, одними губами.

Он понимает и, состроив собачью мину, отворачивается.

— Не сердись на меня, — сказал Янек.

Это было вчера.

— Не сердись, — сказал мне Янек, — что я мешаю тебе и Эстер. Я знаю, вам хочется побыть одним на своем дворе. А я прихожу сюда, сажусь на бревно и мешаю.

— Не выдумывай, — ответил я.

— Я не выдумываю. Но после того как зарыли Мейку, я никак не могу его найти. Здесь много хороших ребят, и ты теперь мой друг. Но не обижайся, даже ты не можешь заменить Мейку. Мне все время не хватает его. А Эстер так похожа на Мейку, как одно лицо, только он парень, а она — девушка. Я не нижу Эстер весь день, поэтому вечером сажусь на бревно, смотрю на нее и вспоминаю Мейку.

— Ты совсем не мешаешь нам, что ты выдумываешь.

— Я знаю, что говорю. Я прошу только, не обижайся. Потому что я все равно буду приходить.

То ли не понимает он, то ли не хочет понимать, но нам еще лучше, когда рядом Янек. Мы тогда ничуть не стесняемся друг друга, можем говорить все, что взбредет на ум, и ждать, пока Янек тоже вставит слово.

Просто не знаю, как его убедить.

Только Янека вряд ли переубедишь, уж если что-то втемяшилось ему в голову.

— Был бы Мейка, — сказал Янек, — он бы что-нибудь придумал. Мы не сидели бы сложа руки. Мы бы знали, что нам делать.

Мне было обидно.

— Не сердись, — закончил Янек, — ты хороший товарищ, но мне все равно не хватает Мейки.

Я мечтаю, что наступит такой день, когда Янек обнимет меня и скажет на ухо: «Ты совсем как Мейка…»

Что мне сделать, чтобы это случилось на самом деле? Сегодня вечером я расскажу ему про Хаима. Скажу, что и я мог бы поступить, как Хаим. Может быть, Янек поверит, и тогда… Я не хочу врать, но Янеку тяжело, он не может найти Мейку.

Сегодня вечером расскажу о моем друге Хаиме. Хаим старше меня на два года. Коренастый, широкоплечий, с орлиным носом, он как живой стоит у меня перед глазами.

Хаим не может жить спокойно, он всюду должен быть первым — и смеяться, и драться. Он вбил себе в голову, что надо взорвать гетто. Ему говорили, что надо все обдумать, хорошенько подготовиться и действовать сообща, выбрав удобный момент. Но Хаим только смеялся.

— Ждать? — говорил он. — Спасибо на добром слове. Я только и делаю, что жду. Я жду всю жизнь. Мне надоело ждать.

Однажды, когда мы работали за городом на складах, пригнали состав с боеприпасами. Хаим подкрался к последнему вагону, откусил пломбу и забрался внутрь. Он вылез оттуда, весь разбухший от напиханных под одежду толовых шашек. Думал, что никто ничего не видит, и хотел снова прицепить пломбу.

Но немцы увидели и стали окружать Хаима. Он заметил их слишком поздно и заскакал по рельсам, по кочкам, а потом пустился бежать по голому полю.

Тогда немцы начали стрелять.

Они не убили Хаима.

Его взяли живьем, привезли в тюремный лазарет. Шогер навещал Хаима каждый день. Лучшие врачи старались, чтобы Хаим поправился. И он действительно шел на поправку, а Шогер гладил его влажные волосы и просил об одном:

— Скажи, Хаим, кому нес взрывчатку?

Хаим все молчал и молчал.

Шогер был терпелив, он приходил изо дня в день.

— Скажи, Хаим, кому нес, и тут же вернешься в гетто.

Однажды Хаим не выдержал и сказал.

— Вам нес, — сказал он. — Неужели вы такие дураки, что не можете понять? И если я вернусь в гетто, я опять понесу. И опять вам. Я хочу вас всех взорвать, Шогер… Наступит день, мы разнесем ограду гетто, а тебя вздернем на перекладине ворот.

Все это рассказала нам сестра, литовка. Она заходила вчера в больницу гетто.

Да, вечером я непременно расскажу Янеку про моего друга Хаима. Я скажу, что мог бы сделать то же самое. Янек должен поверить, потому что ему очень трудно, он до сих пор не может найти своего Мейку.

Я хочу, чтобы Янек нашел друга.

Рыжий снова мешает мне. Он опять оборачивается и оглядывает меня с головы до ног. Что ему нужно, этому Рыжему, никак не могу понять. Раньше он почти не разговаривал со мной, разве что иногда. Теперь обращается ко мне довольно часто. С того дня, как принесли в гетто цветы. Чего он хочет?

Я думаю об Эстер.

Как только вернусь домой, сразу умоюсь, надену голубую свою рубашку и побегу к каменному порогу, большому, гладкому. Сидя на том пороге, слышишь все, что творится в доме, малейший звук. Стукнет дверь, скрипнут старые деревянные ступеньки, зашуршат шаги…

Мы пойдем на наш двор.

Там, на дворе, мы натаскали земли в большой деревянный ящик и полили ее. Эстер взяла горстку ромашек, воткнула в землю. И вырос чудесный сад — белые лепестки, желтые крапинки. Неужели Эстер думает, что сорванные ромашки могут прижиться в этом ящике?.. Я ничего не говорил, хоть и знал, что назавтра мы придем и найдем здесь только вялые стебли.

Я не мог спорить с Эстер, если ей захотелось сад в ящике.

Даже когда цветы увянут, все равно еще можно обрывать лепестки. Да — нет, да — нет, да.