Белый, красный, черный, серый - Ирина Батакова

«Ди-имка! Ди-имка!» – орут со двора пацаны. Под алыми веками плывет солнце. Пахнет отутюженной пылью. В жаркой, вязкой тишине жужжат мухи, ударяясь о стекло. «Димка, выходи!». Он медлит, нежась в последнем, ласковом, тающем звуке сна. Звук обволакивает, покачивает, как волна, уходит. Не уходи! Дай запомнить тебя.

– Иногда мне кажется, что я до сих пор живу там, в этих своих вечных летних каникулах, в тягучем солнечном июле. А вся остальная жизнь мне только снится. И кто-то мне кричит и кричит с улицы «Димка, выходи», а я все никак не могу проснуться и выйти.

– Дмитрий Антонович, просыпайтесь.

Он пошевелился – все тело ныло, как избитое железным прутом. В голове перекатывался чугунный куб. С трудом разлепил веки и сквозь радугу ресниц увидел силуэт, склонившийся над ним. Силуэт пощелкал пальцами перед его носом.

– Что со мной? Где я? Кто вы такой?

– Вы у себя в кабинете. С вами все хорошо. Полный порядочек.

Гнусное слово «порядочек». Чужое.

Тусклый, какой-то схематичный голос. Чужой.

Леднев, наконец, смог разлепить глаза и увидел лицо: бесцветные черты, рептильно-внимательный взгляд, вялые тонкие губы. Что-то знакомое…

О господи! Он вспомнил все: взбесившихся ассистентов, смерть Забылина, красные буквы «вмешательство запрещено». И потом… Потом это лицо… И запах каких-то тонких духов. Верба над зеркальной гладью реки…

Что ж так больно-то? До тошноты, до ядовитой зелени в глазах. Вот тебе и релаксанты с конфидентами. Обманули, гады.

Сдерживая стон, он ощупал себя. За левым ухом обнаружил какой-то маленький податливый шарик, что-то вроде висячей родинки, и сразу понял: это гнездо разъема. Значит, пока он был в отключке, его мозги обули в «китайскую шапочку».

– Мне вживили нанозонд? Зачем? – прошептал он, еле ворочая сухим языком.

– Во благо Родины, – насмешливо сказал комитетчик.

– Меня что, готовят к РЕВ-допросу?

– Ну, не мне же объяснять вам метод профессора Леднева.

Леднев невольно усмехнулся: забавная рекурсия. Гильотен на гильотине.

И тут же замычал – даже легкая улыбка причиняла ему боль. Чугунный куб в голове подпрыгнул, ударил в темя, с грохотом упал в затылок и прокатился всеми углами по вискам.

– Ыыыы… Черт побери… Кто проводил операцию?

– Там все нормально. Не волнуйтесь.

Леднев приподнялся, огляделся: он лежал на каталке в больничной сорочке. Где-то вдали, на краю ойкумены, торчали его длинные жилистые ступни.

– Где мой костюм. Мне надо одеться. Мне надо домой.

– Конечно-конечно! Ухожу-ухожу. Одевайтесь. Но зачем вам домой? Домой вам совсем не надо. Уж поверьте мне.

– Да кто вы такой?

– Я ключ от этого кабинета.

Он вышел.

Леднев несколько секунд барахтался, как жук, опрокинутый на спину, прежде чем ему удалось встать. Нашел свою рубашку, и викунью, и чайные ботинки от Квин Хао – все было аккуратно сложено в шкафу – и только когда оделся, заметил странную тишину. Стена молчала, ассистенты не работали. Но к этой внутренней тишине добавлялось что-то еще, какой-то зловещий наружный вакуум.

С улицы не доносилось ни звука.

Он выглянул в окно. Никого. Ни одного человека на тротуарах, ни одной машины на дороге. Только ветер, морща лужи, гнал по земле листву и бумажки. Из дома напротив вышел комитетчик в черном, постоял, огляделся и зашел в соседний подъезд. По улице медленно прополз бронированный автомобиль «Щит» и остановился у перекрестка, чего-то выжидая. Со стороны Тверской донесся какой-то подспудный равномерный шум – сперва слабый, как звук закипающей пены, – все нарастая, набирая мощи, он превратился в тяжелый многотонный гул, словно по городу двигалась колонна танков. Гул поднимался, заставляя дрожать стекла, все выше и выше, будто желая растрясти всю землю до самого неба. И небо откликнулось. Над крышами, тоскливо и тревожно крича, взвихрились и понеслись черные стаи воронья и галок – в такой панике, что, казалось, за ними гонятся огненные колесницы Ильи-Пророка.

А затем появились и сами «колесницы»…

Небо надвинулось на город в предгрозовом напряжении. Снова все затихло – дохнуло могильным холодом и мгновенно стемнело. Леднев увидел на краю горизонта быстро летящие тучи, выстроенные в геометрически правильные цепи, – они двигались синхронно, на одном эшелоне, перестраиваясь в точном порядке. Никакого хаоса. Ничего подобного природа не создает. Самоорганизующийся разум. Умная буря. Она пронеслась с реактивной скоростью в сторону Кремля. Миг – и все исчезло.

Что это? Что происходит? Война?

Он еще постоял у окна, наблюдая, как светлеют московские крыши и купола, растрачивая в обыденном свете мрачный дух военной тайны и ярости. Но улицы все так же оставались безлюдными. На перекрестке все так же стоял броневик. Из подъезда снова вышел комитетчик, осмотрелся, переговорил с кем-то по гарнитуре и зашел обратно. Только сейчас Леднев заметил, что в окнах здания напротив белыми пятнами маячат лица – такие же, как он, запертые в своих кабинетах люди, перепуганные, ничего не понимающие. Странно, но его это успокоило. Конец света все-таки легче переживать вместе со всеми, чем в одиночку.

Так прошло еще минут тридцать или сорок. Ни движения, ни звука. Мертвая тишина изнутри и снаружи.

– Внимание! Внимание! – вдруг ожила стена. – Сообщение от Федерального оперативного штаба Национального Антитеррористического Комитета. Сегодня в 15.35 на все системы Москвы была совершена масштабная кибератака запрещенной организации Хаканарх. Благодаря действиям спецотрядов быстрого реагирования порядок восстанавливается, главари и основная часть банды хакеров-анархистов ликвидированы. В городе идет зачистка. Просьба не паниковать и оставаться на своих местах. Не пытайтесь покинуть помещение до официального разрешения властей, иначе ваши линзы, в целях вашей же безопасности, будут незамедлительно переведены в слепой режим. Соблюдайте спокойствие. Возвращайтесь к работе. Ждите дальнейших указаний.

– Не выходи из комнаты, не совершай ошибку… – пробормотал себе под нос Леднев.

Господи, черт побери, как же болит голова.

Он пошарил в ящиках рабочего стола. Слава богу – на дне завалялась рекламная упаковка анестетика «Укус дракона». Он вышелустил из фольги две таблетки, проглотил, судорожно дергая кадыком, закрыл глаза и откинулся в кресле – ждать «дальнейших указаний». Или всего чего угодно.

Теперь, чуть не в каждый свой «певческий» день, перед тем как приступить к доске, я исповедуюсь отцу Григорию в крипте. Он сказал, так надо, потому что он мой духовный наставник и мастер. Но я должна причащаться вместе со всей паствой на Воскресной литургии, а значит – снова исповедоваться. В последний раз отец настоятель Андрей заметил, что мои исповеди стали школярскими и сухими, нет в них сердца. Я ответила, что уже исповедовалась иерею два дня назад, а теперь лишь повторяю. «Тогда пусть он тебя и причащает», – сказал Андрей.