Моя Шамбала - Валерий Георгиевич Анишкин

вместе работали в цехе. Семен, бывший фронтовик, был лет на десять старше Павла. Мужик баламутный и заводной, но добрый и открытый. В руках Семен держал дермантиновую сумку.

— Здоров, кирюха! — добродушно пробасил Семен. — Жив? А, говорят, на тот свет собрался. Передумал что ль?

Семен засмеялся своей шутке. Павлу было приятно, что его навестил кто-то с работы.

— Привет от ребят. Вот передачу прислали.

Семен вытащил из сумки хорошие папиросы «Беломорканал», бутылку «Ситро», яблоки, конфеты. Потом он достал миску с котлетами, банку с огурцами и тарелку с оладьями. Павел с недоумением смотрел на оладьи и котлеты.

— А это Тонька прислала, — перехватил его взгляд Семен. — Помнишь, были у нее в Новых Выселках, выпивали. Моя двоюродная. Она про тебя все знает.

Павел смутился. Он помнил Тоню, и она ему тогда понравилась. Тихая, с виду неприметная женщина, c добрым чистым лицом и влажными всепрощающими глазами. Семен как-то в выходной затащил его к сестре. Это было совсем недалеко, минут тридцать автобусом; небольшая деревенька, колхоз «Рассвет». Они взяли с собой бутылку водки, и Тоня суетилась, собирала стол, как на свадьбу, и прислуживала им, а потом сходила в сельмаг и принесла еще бутылку. Была доброжелательна, внимательно слушала Павла и от души смеялась, когда тот рассказывал что-либо смешное. Павлу было приятно и необычно от такого внимания к нему, и ему не хотелось уходить. Семен чувствовал себя здесь как дома, водил Павла по саду, показывал небольшое Тонино хозяйство, кроликов, огород. Потом они долго сидели на скамейке под яблоней и пели. Тоня прибирала в доме, время от времени выходила на крыльцо и хорошо улыбалась.

— Ну, как тебе моя сестричка? — спросил тогда со смехом Семен.

— Женщина мировая, с такой можно и в разведку, — искренне ответил Павел.

Теперь Павел не знал, что и сказать. Эта передача была приятна и неожиданна.

— Зачем это она? — с чувством неловкости проговорил Павел.

— А ты ей сам скажи, — засмеялся Семен. — Она внизу сидит. Позвать?

— Да ты что? — всполошился Павел. — У меня видок-то.

— А что? Боевой видок, — отметил Семен и, несмотря на протесты Павла, поднялся:

— Лaднo, выздоравливай. Ещё, может, как-нибудь заскочу. Он ушел, и через несколько минут вошла Тоня. Смущаясь, она протянула ему рукулодочку и, церемонно поздоровавшись, сказала:

— Вы, Паша, только не подумайте чего-нибудь такого… Я ведь от всего сердца. Если вам неприятно, скажите.

— Что вы, Тоня, удивился Павел, даже привстал. — Мне очень даже приятно.

И замолчал, не зная, что еще сказать, поглядывая на Тоню как-то украдкой.

Одета она была просто. Немного старомодный черный бостоновый жакет с юбкой, туфли на низком каблуке, на голове цветастый крепдешиновый платочек. Все, однако, сидело на ней ладно и аккуратно.

Понемногу разговорились, и Тоня просидела у него до самого обеда. Несколько раз порывалась уйти, но Павел просил посидеть еще немного, и она оставалась.

Павлу неловко было просить, чтобы она как-нибудь зашла к нему еще, но она сама сказала:

— Я еще приду.

И стала ходить к нему ежедневно. Павлу с Тоней было легко и просто, и в его разлаженных мыслях появилась вдруг определенность, а вместе с определенностью стала появляться уверенность.

Как-то, когда Павел мог уже самостоятельно ходить, не ощущая тошноты и головокружения, которые почти месяц не позволяли ему даже сидеть, а не то, чтобы двигаться, они с Тоней сидели в больничном дворе.

Погода стояла ясная, солнечная, но уже чувствовалось приближение осени. То паутинка задержится на лице, то взгляд наткнется на желтеющий кленовый лист. Да и вся зелень стала какой-то тяжелой. Природа налилась и томилась, словно девка на выданье. Густые и сочные темнозеленые кроны деревьев покачивались на ветру, и не было в них уже весеннего легкомыслия, когда они распускались почти прозрачными зелененькими листочками.

Тоня рассказывала про свою деревенскую жизнь, про мужа, погибшего на втором году войны.

— Я с ним и пожить-то как следует не успела. Даже ребенка не прижила, — задумчиво сказала Тоня и добавила, чуть помолчав:

— Очень ты похож на него. Я тебя как с Семеном увидела, аж сердце упало, до чего похож. И характером ты добрый. Жалок ты мне, Паша, — призналась она. У нее на глаза навернулись слезы.

Тоня вытерла глаза концом косынки, завязанной узелком на подбородке.

— Да что ты, Тонь! — смущенно пробормотал Павел, обнимая ее за плечи. Она уткнулась в него, счастливая.

— Паш, у тебя с женой-то серьезно? Может, наладилось бы еще? — спросила на всякий случай Тоня.

— Ну, уж нет, — нахмурился Павел. — Хватит.

Через неделю Павла выписали. Он зашел домой, когда Варвара была на работе, чтобы собрать вещи.

Тоня его ждала с самого полдня. Она несколько раз выходила к автобусу, пока, наконец, ни увидела Павла, проводила его в дом, и он, поставив чемодан в горнице, похозяйски прошел в сенцы, взял ведра и сходил к колодцу за водой. Потом, раздевшись по пояс и попросив Тоню слить ему, фыркал под ручейком ледяной воды и с удовольствием растирал тело докрасна чистым льняным полотенцем, пахнущим речкой. Тоня, скрестив руки на груди, глядела на его тощее тело и думала, жалея Павла, что его надо получше кормить…

На следующий день к ним переехала бабушка Маруся.

Глава 20

Мучительные приступы. Я лечу отца. Вечером у колонки. Аська Фишман. Катин муж Федор. Разговор матери с тетей Ниной. Прокурорская Лена уезжает.

У отца случился очередной приступ. Эти приступы теперь случались реже, чем в первый год его возвращениям. Я легко справлялся с ними, если это случалось при мне. Но иногда я гонял где-нибудь с ребятами мяч или загорал и купался на речке. Бывало, что я ощущал тревогу, и тогда спешил домой, и чем ближе подходил к дому, тем отчетливее «принимал» сигналы беды.

Обычно приступ давал о себе знать заранее. В этот день отец чувствовал вялость, сонливость, у него пропадал аппетит, все время хотелось пить, и он спешил отпроситься с работы, потому что головная боль появлялась внезапно и быстро усиливалась, пока не обрушивалась всей силой; и не оставалось тогда воли сдерживать себя.

Переставала существовать стройная реальность, она уступала место хаосу. Мозги кипели и распирали череп изнутри. Казалось, что череп, в конце концов, не выдержит и расколется. Отец перетягивал голову полотенцем и стягивал узел все сильнее и сильнее, словно укрепляя череп. В горсаду так стягивали треснувший вяз металлической стяжкой, свинчивая болтом, пока железо не врезалось в кору. Но наступал момент, когда человеческое терпение кончалось. И тогда из отцовского горла вылетал