Со мной так нельзя!: каким бывает насилие и как его распознать - Светлана Морозова

Слышали шутку про зону комфорта: «Вот все говорят: выйти из зоны комфорта, выйти из зоны комфорта… Покажите мне, где эта зона комфорта? Я в ней ни разу не был, там, наверное, хорошо…» Так вот, зона комфорта – это не там, где хорошо, это там, где привычно. Жена домашнего тирана по одному его молчанию, по стискиванию челюстей и движению бровей научилась определять, в какой момент это молчание прорвётся насилием, способна перечислить, какие оскорбления он использует против неё во время циклического разговора, знает, когда побежит прятаться к соседям… Сказать, что ей в такой ситуации хорошо, нельзя, но ей в этой ситуации – привычно. Она там обустроилась, сделалась асом по выживанию, проложила свои муравьиные тропы. Это был тесный, неуютный, но насквозь знакомый мирок. И вдруг она шагнула из него в большой мир, где нет никаких привычных ориентиров, откуда она ушла слишком давно, а может, и вовсе здесь не бывала, угодив в тираническую семью сразу из такой же семьи… Голова пойдёт кругом!

Героиня упоминавшегося здесь романа Стивена Кинга «Роза Марена», оказавшись в кризисном центре, с грустью вспоминала своё «кресло Винни-Пуха», в котором отдыхала и приходила в себя после мужниных побоев. Если в странах с законодательством о домашнем насилии пострадавшая остаётся дома, а тирану, напротив, запрещено к ней приближаться, то российская женщина, сбежавшая от абьюзера, вынуждена сталкиваться с рядом неудобств – от необходимости переводить ребёнка в другую школу до невозможности питаться так, как предписывает лечебная диета. Всё это редко бывает ведущим фактором, но способно склонить чашу весов в сторону возвращения.

Мы всегда связываем определённые ожидания с партнёром, с которым живём долгое время. И даже после того, как человек много раз продемонстрирует, что он не соответствует нашим ожиданиям, мы продолжаем верить, что он изменится: не могли же мы так обманываться! Тот механизм, который запускался циклом насилия и удерживал женщину в этой ситуации, не прекращает работу так сразу: после того, как фактор насилия убирается из непосредственного окружения, она впадает в подобие фазы медового месяца и отыскивает в общем прошлом только хорошие черты, приходя к выводу, что в целом партнёр не так уж плох, это ей нужно было просто приложить ещё усилия, чтобы всё наладить. Когда женщина старалась исправить своего мужчину, перепробовала массу вариантов и продолжала искать новые, она, уйдя, может думать, что сделала недостаточно, что если бы чуть подождала, то наткнулась бы на какое-то универсальное средство, делающее из её чёрта ангела. Ведь иначе придётся признать, что уйма сил и времени была вложена в никуда, а это слишком больно.

Боль после расставания бывает так сильна, что сравнима с наркотической ломкой.

Если женщина верит в то, что семья – это главное, ради чего стоит жить, если она религиозна и верит, что, расставшись с мужем, совершает грех, то ко всему перечисленному добавляется ещё горечь. Сожалений о том, что она изменила своим ценностям, что она теперь не так хороша, как раньше – в пору бесконечных унижений… и терпеливого ожидания наступления светлого будущего.

Если женщина уходит с детьми, это влечёт за собой ряд специфических проблем. Во-первых, не всегда семейное насилие распространяется на детей; абьюзеры редко, но бывают добрыми и заботливыми отцами. Если ребёнок любит второго родителя и спрашивает у мамы, когда они вернутся к нему, это усиливает у женщины чувство вины: она лишила ребёнка отца, разлучила двух любящих друг друга членов семьи! Она также может чувствовать себя виноватой в том, что ухудшила условия жизни ребёнка, бояться, что не сумеет дать ему в материальном отношении того, что давала раньше, и из этого побуждения готова пожертвовать собой, особенно если ребёнок болен или нуждается в реабилитации.

Как ни парадоксально, этот страх способен привести женщину обратно к тому, кого она боится: «Если я не вернусь, он меня убьёт, а так будет всего только бить, как привык». Она может поддаться на шантаж, если абьюзер угрожает выложить в Интернет её откровенные видео, раскрыть знакомым её тайны, сломать ей карьеру, причинить вред её родным или домашнему животному.

Если она не ужилась с этим, то обречена на одиночество. Вероятность возникновения этого страха тем выше, чем сильнее абьюзер подорвал её уверенность в себе.

В начале своего пребывания в кризисном центре Юля попросилась на приём к психологу. Состояние её было далеко от спокойного: она представляла, как Артём ищет их с Евой, как в гневе разносит квартиру, как потом идёт по её следам, которые она наверняка оставила – ведь она не преступница, не суперагент и заметать следы не умеет… Когда Юля представляла, что сейчас муж войдёт в комнату, сжимая кулаки, её начинало трясти. Но бывали другие моменты, когда в воображении она рисовала иную картинку. Вот он войдёт и скажет: «Прости меня! Я всё понял, осознал. Пожалуйста, вернись и начнём всё заново». Как будто внутри неё боролись две Юли: одна – прежняя, надеющаяся на чудо и очарованная напором Артёма, другая – умудрённая и разочарованная, знающая, насколько страшным он может быть. Однако рядом с ними росла третья Юля, мыслящая разумно и трезво. Она уже знала, что от психолога можно получить помощь, и надеялась, что это удастся сделать как можно скорее: ведь её состояние влияло на Еву, которой и так много пришлось вытерпеть. За дочь Юля беспокоилась больше, чем за себя.