Босх в помощь! - Юрий Поляков

С Евгением Евтушенко я тоже был хорошо знаком с начала 1980-х, но не близок. Литературный талант и работоспособность Евгения Александровича всегда вызывали у меня восхищение, человеческие качества – смущение, гражданская позиция – недоумение. Полагаю, уехав в Америку в самые сложные для России годы, он, возможно, избежал многих житейских проблем, но серьезно обеднил свое позднее творчество. Он часто звонил из Америки, прося, а точнее, требуя помощи или поддержки его проектов. Помню, как мы с Ларисой Васильевой на заседании Московской городской комиссии по книгоизданию выдержали настоящий бой, чтобы добыть финансирование для его многотомной антологии русской поэзии. При встрече я спросил Евгения Александровича, почему он при составлении очередного тома отдал явное предпочтение эмигрантам, забыв включить отличных советских поэтов. В ответ он посмотрел на меня, как на медбрата, дающего дурацкие советы светилу мировой хирургии. Очерк, посвященный памяти Евтушенко, я назвал «Не больше, чем поэт».

– Можно ли, на Ваш взгляд, выделить характерные черты современного читателя?

– Если говорить о художественной литературе, то ее современный читатель, как ни странно, менее самостоятелен в оценках, нежели прежний. Дело в том, что советская критика, не переступая общеизвестной идеологической черты, в эстетическом анализе произведения была весьма корректна, объективна и доказательна. «Нужного» власти автора могли похвалить за актуальность, но никто не обнаруживал стилистических сокровищ там, где их не было. Я в ту пору редактировал газету «Московский литератор» (в романе «Веселая жизнь» – «Столичный писатель», «Стопис») и помню, как нелегко было уговорить какого-нибудь уважаемого критика написать положительную рецензию на новинку литературного «генерала». Отвечали:

«Надо мной же смеяться будут!» Тогдашние критики, в отличие от нынешних, чрезвычайно дорожили репутацией. К тому же, давайте-ка вспомним писателей-лауреатов развитого социализма! Графоманов среди них не было, в худшем случае это были профессионально-крепкие тексты. А сейчас? Открываю лауреата «Букера» или «Большой книги», а он просто не умеет писать – буквально не умеет – окончание мысли тонет в тексте, как дорога в болоте. Такую рукопись во времена моей литературной молодости просто вернули бы из издательства с рецензией в одну фразу: «Учитесь писать по-русски!» И что? По текстам этих неумеек теперь проводят «тотальные диктанты»! Мы в ЛГ как-то напечатали материал, где перечислили стилистические и грамматические ошибки в таких «диктантах». Позорище! Конечно, читатель дезориентирован, он не понимает, что хорошо, а что плохо. Авторский стиль и язык он вообще не воспринимает, так как много лет ангажированные и прикормленные критики уверяли его, будто невнятица, доходящая до абракадабры, – и есть литературное мастерство и новаторство. Нынешнего молодого, даже зрелого читателя надо с азов учить основам восприятия художественного текста. Печально… Характерен такой диалог.

– Это же плохо написано.

– А я не ради стиля читаю.

– Ради чего?

– Ради сюжета.

– Перескажи сюжет!

– Не помню.

– Как зовут главного героя? – Забыл…

– В нынешнем году отмечается 220 лет со дня рождении А.С. Пушкина. Когда Есенина спросили: «Какую роль Вы отводите Пушкину в судьбах современной и будущей русской литературы?», он ответил: «Влияния Пушкина на поэзию русскую вообще не было. Нельзя указать ни на одного поэта, кроме Лермонтова, который был бы заражен Пушкиным. Постичь Пушкина – это уже нужно иметь талант. Думаю, что только сейчас мы начинаем осознавать стиль его словесной походки». А как бы Вы ответили на этот вопрос?

– Не будем забывать, имажинисты, как и футуристы, в оценках классики старались эпатировать публику. Есенин был исключительно талантлив, но в приемах своего, как бы мы сейчас сказали, «пиара» исключением не был. Эпатировал, где только можно. Кроме того, до реабилитации классиков, которых после революции хотели сбросить с «парохода современности», он, увы, не дожил буквально нескольких лет. Кстати, многие его сверстники-ниспровергатели позже, отойдя от стихотворства, стали старательными исследователям и пропагандистами классики. Впрочем, Есенин, и Маяковский, справедливо считавшие себя гениями, в стихах все время примеривались к Пушкину: «нам стоять почти что рядом…» «О, Александр, ты был повеса, как я сегодня хулиган…» На самом же деле, Пушкиным были и будут «заражены» все, кто пробовал и будет пробовать свои силы в русской поэзии. Просто у одних это носило скрытую, латентную форму, у других, тех же «неоклассиков», – открытую. Пушкин всегда будет влиять своей недостижимостью. Понимаете, автор, следующий законам построения поэтической или прозаической фразы, невольно совершает насилие над живым языком. Так вот, у Пушкина этого насилия вообще не ощущаешь. Русский языка в его слове дышит без стеснения. Корсет литературной формы нигде не давит. Даже сознательная архаика не воспринимается у Пушкина, как таковая, она в контексте обновляется, будто икона. Большинство произведений писателей XIX века на вербальном уровне уже тронуты тленом времени, они стареют и часто не удобны современному уху. А вот лучшие пушкинские строки нами, сегодняшними, воспринимаются без малейшего мемориального усилия, почти как современные тексты. Можно сравнить их с мощами святых. Почему они нетленны? Почему исцеляют? Бог весть…

– Вы могли бы вкратце пересказать сюжет вашего нового романа «Веселая жизнь, или Секс в СССР»? Главный герой – кто он? Можете назвать прототипы других ключевых героев?

– Сюжет пересказать трудно, ибо в нем переплелась большая политика тех лет, писательские интриги, семейные проблемы героя и его увлечение восходящей звездой советского кино. Герой, уж извините, – мой современник. Прототипов не назову, так как в их угадывании есть особый читательский интерес. Сознаюсь лишь, что в основу легла реальная история попытки исключения из партии знаменитого писателя-деревенщика Владимира Солоухина…

– Наверняка Вы перебрали много рабочих названий романа. Почему остановились именно на этом?

– Угадали: давно я так не мучился с названием. Кстати, это первое в моей творческой практике двойное название романа – «Веселая жизнь, или Секс в СССР». Были, впрочем, двойные названия пьес и частей моей «иронической эпопеи» «Гипсового трубача». Кстати, название новой вещи правдивое: жизнь у нас была, кто бы что ни говорил, при советской власти веселая. И секс в СССР был, только проходил он по ведомству любви, а население России росло куда быстрее.

– Эпиграфы к каждой главе Вы сами сочинили? Или это из какого-то редакционного «самотека»?

– Думаю, читателям достаточно взять любой мой поэтический сборник, чтобы самостоятельно ответить на этот вопрос. Но скажу по совести: большинство из этих эпиграфов в 1983 году, когда происходят события романа, не напечатали бы, цензура не пропустила бы.