Колдовское наваждение - Аннет Клоу

Теперь у Патриции все поплыло в голове. Эмиль обвинял ее в том, что она не писала ему. Это было уму непостижимо! Патриция чуть было горько не рассмеялась.

Эмиль принял ее молчание, как признание вины, и это задело его за живое.

— Зачем ты это сделала? — кричал Эмиль. — Почему ты говорила, что любишь меня? Я бы на тебе женился и без этих заверений в любви. По крайней мере мне сейчас было бы не так больно.

— О чем ты говоришь? — в свою очередь сказала Патриция. — Я любила тебя.

— Не лги мне, Патриция, — произнес он презрительно. — Я не доверчивый немец, запомни! Ты даже не сможешь убедить меня, что это по любви ты залезла в постель к Генриху Миллеру.

— Что? Да как ты смеешь? Это же сумасшествие! Я никогда…

— Не лги мне больше! — прогремел он, и от его голоса в боковой комнате проснулся маленький Джонни и начал плакать.

Эмиль повернулся туда, откуда доносился плач, а затем — к Патриции. Желая как бы снять с себя ответственность за то, что это он разбудил ребенка, продолжил спокойным голосом:

— Я не буду мужем-рогоносцем!

Патриция была сбита с толку. Он высказал все так, будто она во всем виновата, будто она и только она не писала писем, будто она не была верна ему. Слезы брызнули у нее из глаз — что за безумную игру он вел?

— Я не буду говорить с тобой, пока ты так себя ведешь, — сказала, расстроившись, Патриция. — Ты груб и безумен. И до тех пор, пока ты не успокоишься, пока не будешь говорить, как нормальный человек, я отказываюсь обсуждать с тобою какие бы то ни было вопросы.

— Да, ты можешь прекрасно играть, дорогая жена! — сказал саркастически Эмиль. — Теперь ты меня не обманешь! До последней минуты я надеялся, что все это неправда. Но теперь убедился в твоей измене. Ты даже не пытаешься оправдаться.

— Господи! Верни разум этому несчастному! — взмолилась Патриция. Теперь она обвиняла его в том, что он покинул ее, что его семья выжила ее из дома. Никакой вины за собой она не признавала. Патриция так волновалась, что ее тирада звучала непоследовательно и сбивчиво.

Вдруг Эмиль грубо схватил Патрицию, прижал к себе и поцеловал. Пальцы его рук вонзились ей в плечи, своими губами он впился в ее губы и безжалостно повалил ее на пол. Патриция испугалась и начала сопротивляться. Эмиль прижал крепко ее своими ногами и грубо разорвал платье и нижнюю юбку. Она извивалась под ним, пытаясь освободиться, но он придавил ее своим телом. Они боролись молча, но он был сильнее и, торжествуя, завладел ею.

Потом он вдруг почувствовал себя настолько опустошенным и несчастным, осознав в полной мере свое ничтожество.

Патриция яростно смотрела на него. Эмиль, дрожа, тяжело встал на ноги. Ему хотелось рухнуть на пол и расплакаться, как ребенку.

Его гнев растворился в мести насилия. Единственными чувствами, которые еще оставались в нем, были отчаяние и безнадежность.

Побелевшими губами он произнес:

— Я немедленно возвращаюсь в Вирджинию. Мой долг — содержать вас, и я буду это делать. Но я не хочу больше ни видеть тебя, ни слышать о тебе. — И вышел за дверь, которую на этот раз очень тихо закрыл за собой.

Патриция посмотрела ему вслед и, дав волю своим чувствам, разрыдалась.

С улицы раздавались крики возбужденной толпы.

— Война закончена! Война закончена!

Эти крики становились все слышнее, подхваченные сотрудниками универсального магазина, и вскоре дошли до последнего этажа, где располагалось его правление.

Патриция, сосредоточенно сидевшая над новыми эскизами оформления витрин, недовольно посмотрела в сторону двери, где в соседней комнате располагалась бухгалтерия. Она встала и, быстро подойдя к двери бухгалтерии, открыла ее.

В комнате все возбужденно говорили, смеялись, а некоторые даже пританцовывали. Такого беспорядка Патриции еще никогда не удавалось наблюдать. Она сердито спросила:

— Что здесь происходит?

— Миссис Шэффер, — закричали юноши. — Все кончено! Мы победили!

Патриция удивленно посмотрела на них. Они ведь знали, что она родилась и выросла на Юге, и должны понимать, что вряд ли она разделяет их радость по поводу поражения Конфедерации.

Давно, еще в оккупированном Новом Орлеане, Патриция поняла, что война неизбежно будет проиграна, но когда этот факт свершился, у нее на глаза навернулись слезы!

— Хорошо, — сказала она, — может быть, теперь все, наконец-то, встанет на свои места! — и, быстро повернувшись, ушла к себе в кабинет.

Нет, так раскисать перед людьми нельзя. Она плотно прикрыла дверь, прислонилась к ней спиной, закрыла глаза и стала вспоминать.

Боже мой, сколько прошло времени с того рокового праздничного вечера в Новом Орлеане! Какой горький путь ожидал ее, и как, пройдя через все испытания, она изменилась! Ее любовь к Эмилю, вспыхнувшая с первого взгляда, обернулась не восторгом и счастьем, а горьким разочарованием и унижением.

Позже, когда казалось, что их любовь окончательно погибнет, объяснившись и отбросив то, что им мешало, они достигли ее блаженных вершин. Но как только Эмиль ушел на фронт, что-то с ним произошло, и он оставил ее и сына.

Подумать только — ее сыну и сыну Эмиля — уже исполнилось два года! Она воспитывает его одна, но как много радости он доставляет ей. Она отвергнута своими родными и своим родным Югом и по-прежнему остается чужой всем и здесь, в Бостоне. Правда, она работает и преуспевает в работе, но как она одинока!

Стоя с закрытыми глазами, она вспоминала свой дом и ощущала тепло весеннего воздуха и пряный запах жимолости, который из сада проникал через открытые жалюзи в ее кабинет, в ту первую ночь с Эмилем.

И опять горячие слезы, которые сейчас ни перед кем не надо было скрывать, покатились у нее по лицу. Сможет ли она когда-нибудь освободиться от этих не только блаженных, но и болезненных воспоминаний?

Прошло уже полтора года с тех пор, как они виделись с Эмилем. Тогда, ворвавшись и дом, оскорбив ее морально и физически, он поклялся, что больше никогда не захочет видеть ее и слышать о ней. Она с сожалением вздохнула — так и произошло. И хотя его отец, Прентисс Шэффер, регулярно приходил по воскресеньям и забирал своего внука на прогулку в экипаже, он никогда не напоминал Патриции о своем сыне и не разговаривал с ней.

Мистер Шэффер всегда оставался в экипаже и ждал, когда Мэй принесет ему Джонни.

Патриция поняла, что Шэфферы — и отец, и сын — отличаются одним и тем же: упрямством, гордостью и эгоизмом. Они оба полностью игнорируют точку зрения других людей, они даже не способны выслушать. Отец и сын поступали одинаково, но то, что исходило от старого Шэффера, не так больно ранило Патрицию.

Она вспомнила, каким гневным было лицо Эмиля в их последнюю встречу, каким бешенством сверкали его глаза! Он возненавидел ее за то, что она ушла из дома его отца. Неужели в этом была причина всех тех обвинений, которыми он ее осыпал?