Парфетки и мовешки - Татьяна Лассунская-Наркович

— «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его», — быстро-быстро крестится Шульман, — медамочки, помолитесь, — умоляет она подруг.

— Шульман, скорее, ваша очередь! — окликает ее Соловушка.

— Уф!.. — и Шульман неровной, не своей походкой выходит на эстраду.

В одной из силюлек, превращенной в уборную, поспешно одеваются выпускные.

Общая любимица Липочка Антарова — в образе изящной, грациозной «польки». Ей так к лицу белое с голубым атласное платье — с ментиком с белой выпушкой [42] — и маленькая элегантная конфедератка [43] на прелестной головке.

Липочка чувствовала себя так, словно она выросла на высоких каблучках изящных белых сапожек, звонко постукивавших по паркетному полу.

Тут же Нина Чхеидзе поспешно наряжается в свой национальный костюм, а веселая хохотушка Соня Бокова в одежде русской боярышни, подбоченясь, словно лебедь, плывет по коридору.

Не меньше других волновалась Женя Тишевская: по желанию Струковой она должна была прочесть стихи, которые малявки приготовили для maman.

В руках Тишевской дрожит большой лист с прелестным рисунком — Грибунова сдержала обещание, и второй рисунок вышел несравненно удачнее первого. Сердце девочки сильно стучит в груди, а страх, кажется, подполз к самому горлу.

Струкова не ошиблась, выбрав Женю для чтения торжественных стихов. Красота девочки невольно обращала на себя внимание, а ее нежный голосок как нельзя лучше подходил к случаю.

И вот пары ряженых направились в зал.

Томно, с восточной негой отплясала Нина Чхеидзе свой родной танец, и гром рукоплесканий понесся ей вслед.

На эстраду плавно выступил хоровод; мелькают яркие, серебром и золотом шитые сарафаны, развеваются длинные пестрые ленты и девичьи косы, как звезды светятся радостью разгоревшиеся глазки девушек.

Соня Бокова с жаром исполнила русскую — то лениво, словно нехотя, плыла она посреди круга, то лихо выносилась из хоровода, словно не касаясь пола, проносилась мимо восхищенной публики; развевались алые ленты и тихо звякали серебряные браслеты на запястьях.

— Браво! Браво, бис! — неистово рукоплескали зрители; по знаку maman Соня повторила танец.

Липочка кокетливо оправляется перед выходом. Она сознает силу своей красоты, всеобщее поклонение принимает как должное и заранее предвкушает она свой успех, который, несомненно, затмит и грацию Нины Чхеидзе и самобытную прелесть живой пляски Сони Боковой.

— Вашу руку, — обращается к Липочке учитель танцев — молодой, изящный Скавронский, тоже одетый в национальный польский костюм.

Липочка томно подает ему свою нежную ручку; из зала доносятся звуки мазурки из «Жизни за царя» [44].

— Пора, — шепчет Скавронский.

Липочка еще выше поднимает свою гордую головку. Ее сердце замирает от восторга, она охвачена вдохновением творчества, и танец ее полон жизни. В каждом движении руки, в повороте изящной головки, даже в надменной улыбке чувствуется непосредственность и неподражаемая грация, которые невольно заставляют зрителей с восхищением смотреть на юную красавицу.

И Липочка чувствует, что танцует она как никогда, ощущает вызванный ею восторг; это кружит ее головку, порождает гордые мечты.

Бряцают серебряные шпоры, звонко щелкают высокие каблучки, и изящная пара без устали носится в захватывающем танце.

И вдруг подворачивается ножка, непривычная к высоким каблучкам, и — трах!.. Липочка с размаху падает к ногам maman.

Громкое «Ах!» оглашает огромный зал, десятки услужливых рук спешат поднять бедную девушку.

Липочка, поднятая Скавронским, быстро вскочила на ноги, закрыла обеими ручками побледневшее от ужаса личико и бросилась к выходу.

Все с состраданием смотрели ей вслед.

— Бедное, несчастное дитя!

— Не ушиблась ли эта прелестная девушка?…

— Боже мой, как это могло случиться? — слышалось со всех сторон.

— Какой позор, какой ужас! — ахали классюхи, готовые наброситься на уничтоженную, совершенно сконфуженную девушку.

— Тишевская, выходи скорей, надо сгладить неприятное впечатление и отвлечь публику, — волновалась регентша, на ответственности которой лежало соблюдение очереди выступающих воспитанниц.

Женя смело вышла на эстраду. Блеск огней ослепил ее глаза, и было даже немного совестно смотреть на умолкшую перед ней пеструю толпу.

Голос девочки раздается в затихшем зале. Он словно переливается звонким серебром; нежный, ласкающий, помимо бесхитростных трогательных слов он уже одним своим звуком проникает в самое сердце.

Глаза maman подернулись слезой. Неверной рукой старушка принимает от Жени сюрприз седьмушек; она привлекает к себе девочку и целует ее дрожащими губами.

— Какой прелестный ребенок, — слышится кругом.

— Какой у нее ангельский голосок! И какая красотка!..

— Скажите, кто эта маленькая сирена? — наклоняется к уху maman почтенный генерал Зуев.

— Это Евгения Тишевская, — радостно улыбается княгиня, — не правда ли, прелестный ребенок?

— Из которого вырастет опасная женщина… — задумчиво произнес генерал.

— Из Тишевской? О нет!.. Это такой милый, ласковый ребенок, такая душевная простота.

— Я сказал бы, наоборот, эта девочка мне кажется загадкой. Не берусь ее разгадывать, но сдается мне, что под этой ангельской внешностью таится далеко не ангельская душа…

— Мой милый генерал, думаю, вы ошибаетесь, я хорошо знаю этого ребенка и не могу понять, на чем основывается ваше предсказание.

— На ее глазах. О, они не обманут, они действительно зеркало души…

— У нее дивные глаза.

— Зеленые, как водоросли, и загадочно холодные, как болото… Это, повторяю, это маленькая русалка!..

— Мой друг, — maman ласково потрепала своего несговорчивого собеседника по колену, вы что-то сегодня не в духе, не будем спорить. Годы покажут, что выйдет из этого ребенка и кто из нас был прав. А сейчас уже кончилось первое отделение, и я прошу вас в гостиную, где нас ждут уже с чаем.

Генерал любезно раскланялся.

Образ Жени все еще стоял перед ним; впечатление загадочности этого ребенка не рассеивалось, в бездонно глубоких глазах чудилась холодная тайна…

— Дедушка, милый, здравствуй! — вдруг услышал он знакомый голосок.